Вопросы истории и культуры

северных стран и территорий

-------------------------------------

Historical and cultural problems

of northern countries and regions

 

Научные статьи

 

История

 

М.В. Пулькин

(Петрозаводск, Россия)

 

Гендерные аспекты традиционной культуры в XIX-начале ХХ в.
(по материалам Олонецкой губернии)

 

Проблема эволюции женских поведенческих стереотипов рассматривается на карельских материалах впервые. Но одновременно это проблема чрезвычайно подробно изученная, неоднократно привлекавшая внимание специалистов разных областей знаний. Разгадка парадокса проста. На протяжении всего ХХ века статус женщин изучался в связи с историей народного образования [1]. Серьезное внимание проблемам женской истории уделили этнографы. Ими созданы труды, посвященные традиционной обрядности [2], материальной культуре [3], магии [4] и прочим и поныне актуальным темам. Специальные исследования по женской проблематике не заставят себя ждать. Многие выводы будущих изысканий легко предсказуемы. Очевидно, что статус женщин в значительной мере определялся сословной принадлежностью семейств отца, а после замужества — общественным положением мужа. Согласно карельским обычаям «муж обязан содержать свою жену, … между карелами, несмотря на их крайнюю бедность, очень редки нарушения этой обязанности» [5]. Попытки самостоятельно добиваться социальной реализации для женщин чаще всего представлялись просто невозможными, а препятствия — непреодолимыми. Права женщин ограничивались законом и традициями. При этом последние действовали значительно более эффективно, охватывая большее количество сфер жизни, чем законодательство, не позволяя женщинам занимать сколько-нибудь значимые общественные позиции.

Важно попытаться оценить события с точки зрения современников: субъективное ощущение приниженности, задавленности у женщин XVIII-XIX вв. не возникало. Это расценивалось как обычное, освященное веками положение дел, и вообразить иную ситуацию для них, в отличие от наших современниц, не представлялось возможным. Такие воззрения сами по себе служили механизмом подавления инициативы и социального творчества женщин. Ведь какой-либо иной порядок, кроме существующего просто не был известен. Современникам событий рисовалась предсказуемая и незамысловатая картина взаимоотношений полов. С одной стороны, «многовековая борьба северного человека с природой выработала в мужчине энергию, силу воли и любовь к труду, там, где это обещало увенчаться успехом» [6]. С другой стороны, «вечная неволя, при невозможности открытой борьбы выработала в женщине те неприглядные привычки и хитрости к действительной или притворной робости, к всевозможным видам кокетства и лицемерия, которые, так или иначе, облегчали ее незавидную судьбу» [7].

На протяжении столетий выработалась сложная система поддержания приниженного статуса женщин. Суть ее состояла, во-первых, во власти мужа и вообще внутрисемейных взаимоотношениях, заключающихся в разнообразных практиках подчинения, заметная роль в которых отводилась насилию. В конце XVIII в. олонецкий губернатор Г.Р. Державин застал этот порядок в полном расцвете. В своих записках он зафиксировал следующую примечательную сцену из свадебной обрядности. Тесть, обращаясь к жениху, предлагал ему наказывать жену «за первую вину одногодной вицею, за другую — двугодовою, за третью — трехгодовой», а затем и вовсе не ограничиваться в выборе наказания [8]. Приниженный статус женщин поддерживался на бытовом уровне, в повседневной жизни. Пространство дома четко делилось на мужское и женское. Так, хлев был «владением» женщин, «мужчины заходили туда лишь весной, когда после выгона скота очищали хлев от навоза». Вообще хлев оставался важным местом в жизни женщины, ее стихией. Здесь она могла укрыться от побоев мужа или ругани свекрови; там же часто проходили роды [9]. В крестьянском доме «женское и детское место» строго определялось. Это пространство между печью и «задним углом» избы, подальше от «красного угла», предназначенного для хозяина дома и почетных гостей [10]. Как правило, женщины не допускались на сходки, а их появление на столь важном мероприятии расценивалось современниками как курьезное событие. Так, в декабре 1895 г. крестьяне Святозерской волости собрались для решения серьезных дел, связанных со сбором недоимок. Внезапно среди них появилась крестьянка Лукерья Журавлева. Местный староста «при виде бабы, которые, как известно, некомпетентны в мирских делах, лишь поднял ее на смех и приказал ей убираться восвояси» [11].

Женский труд на пахоте расценивался современниками как крайне неэффективный, а его применение заранее обрекало крестьянские семейства на полуголодное существование. «Посмотрите весною на поля наших сел, — писал очевидец, — и увидите за сохой добрую половину женщин, которые кой-как ковыряют землю. Само собой понятно, что женщина обработать и удобрить землю не в силах. <…> Бурлаки сдали землю в руки своих жен и часто плачут из-за плохого урожая и жалуются на свое положение» [12]. Лишь изредка источники фиксируют эффективный труд женщин, которые во всем уподобляются мужчинам. Так, особого упоминания земской прессы удостоилась работа женщин в самой тяжелой сфере — на вывозке бревен. Здесь по свидетельству современника, «много работает девушек и женщин, и последние так привычны к этой работе, что работают не хуже мужчины». «Во время вывозки бревен они одеваются в короткую суконную кацавейку, на ноги надевают штаны, юбку подберет высоко, топор за кушаком и только ее от мужчины отличишь тем, что на голове не шапка, а платок». Но работа и для них оказалась выполнимой. «Всегда они добрые, веселые и не тяготятся тем, что исполняют непосильную для себя мужскую работу. И они даже гордятся тем, что работают наравне с мужчинами, и даже приговаривают: "мы не желаем сидеть на мужниной шее и даром хлебы есть”» [13].

Положение женщин из привилегированных сословий оставалось ненамного лучшим. Государственная служба согласно законам оставалась малодоступной для слабого пола. Действующие на начало ХХ в. правовые нормы предписывали «допускать» женщин на следующие должности. Во-первых, «к занятиям по счетной или письменной части в женских заведениях ведомства учреждений императрицы Марии», во-вторых, «к занятию должностей акушерских, фельдшерских и аптекарских в женских лечебных учреждениях». Третьим важным полем деятельности для женщин стало участие в деятельности образовательных учреждений. Их разрешалось привлекать «к занятиям на поприще воспитательном, на основании правил, изложенных в уставах учебных заведений». Определенный процент женщин мог находиться на должностях телеграфистов, «по счетной и письменной части», на должностях врачей, но «без права государственной службы» [14].

Значительно более мощным фактором в ограничении прав всех женщин стало нормативное давление. Этот термин описывает механизм того, как человек вынужден подстраиваться под общественные или групповые ожидания (социальные нормы), чтобы общество его не отвергло. Нормативное давление очень важно в поддержании приверженности гендерным ролям. В то же время нормативное давление оставляло для женщины значительные возможности для творчества, достижения более высокого социального статуса в рамках и при условии соблюдения существующих гендерных норм. В частности, особый статус в крестьянском коллективе имели плачеи, выступавшие в роли знатоков обрядов, связанных с погребением. Но в тех сферах, где традиционные нормы явно не могли действовать, возникало более свободное пространство для проявления женской инициативы. Такими сферами, начиная с последних десятилетий XVII в., стало старообрядчество, а с конца XIX в. появились многочисленные женщины (предпринимательницы и учительницы), для которых традиционные нормы и вовсе стали пустым звуком. Таким образом, важнейшими факторами эмансипации стали трансформации религиозной жизни, рост образованности и экономическое расслоение общества. В традиционной культуре отсутствовали готовые сценарии поведения, связанные с этими новыми явлениями, и поведение индивидов строилось здесь по иным, более свободным принципам.

И все же способы преодолеть сложившийся порядок поведения и оценок оставались крайне немногочисленными. Даже во время драк, когда исчезали все запреты, женщины руководствовались определенными нормами поведения. Так, участие женщин в сельских драках «не допускалось этикетом, однако считалось вполне допустимым, что женщины разводят дерущихся по сторонам, разнимают или даже защищают “своих” мужчин от нападения “чужих”» [15]. Нарушение устоявшего порядка оставалось в изучаемое время уделом мужчин. Известно, что на рубеже XIX и ХХ вв. женская преступность в Олонецкой губернии оказалась «развитой в гораздо меньшей степени, чем преступность мужская». Женская преступность полностью отсутствовала в сфере должностных преступлений (взятки, превышение полномочий), что вполне объяснимо, поскольку женщины, по сути дела, были отстранены от участия в деятельности органов власти. «Крайне ничтожным» оставалось участие женщин в политических преступлениях: с 1897 по 1911 гг., в том числе в бурные годы первой русской революции. К ответственности по этой разновидности деяний привлечено 2 женщины и 232 мужчины. Несколько большее число женщин предстало перед судом за преступления против жизни, здоровья, свободы и чести частных лиц, а также против прав собственности. Зато в преступлениях против «прав семейственных» (родительские права, обязанности супругов) число подсудимых женщин оказалось «лишь немного ниже числа мужчин». Впрочем, по соответствующим статьям закона в рассматриваемый период осуждено небольшое число граждан обоего пола [16].

Постепенно формировались законные и эффективные способы создания и закрепления нового статуса женщин. В частности, образование стало наиболее важной сферой, в которой женская инициатива могла проявиться в полной мере, навсегда меняя устоявшийся традиционный уклад жизни. Школа коренным образом, быстро и радикально модифицировала традиционную схему взаимоотношений полов. Во-первых, в школе девочки впервые конкурировали с мальчиками, причем исход конкуренции определялся интеллектом, а не был заранее предписан традиционным деревенским обиходом. Во-вторых, школьная жизнь протекала под контролем женщин-учительниц, считаться с которым были обязаны все учащиеся. Для мальчиков подчинение женскому руководству и контролю стало фактором, неизбежно влияющим на мировоззрение и заметным образом трансформирующим традиционные гендерные роли. Наконец, педагогический коллектив, в значительной мере состоящий из женщин, формировал иные нормы поведения, отличающиеся от существующих в окрестных деревнях. Все это создавало возможность длительного существования альтернативных гендерных норм поведения, которые формировались на глазах у подрастающего поколения.

Другим инструментом созидания нового гендерного порядка стала церковь. Приобщение женщин к православной религии оказалось значительно более трудным делом, чем аналогичная работа с прихожанами-мужчинами. Причиной этого стал значительно более ощутимый и прочный языковой барьер, разделяющий духовенство и прихожанок. Как говорилось в рапорте епископа олонецкого и петрозаводского Игнатия, адресованном Синоду, среди карелов Олонецкой епархии «из женского пола, по крайней мере, две трети не умеют говорить иначе, как по-карельски. <…> Дети обоего пола говорят языком матерей» [17]. В начале ХХ века ситуация сохранялась. Так, духовенство Селецкого прихода Повенецкого уезда в своем обращении к епископу в 1914 г. подчеркивало особую значимость карельского языка для нужд богослужения: «Приход наш карельский, в нем 900 с небольшим человек, из коих мужчины все, за очень редкими исключениями, понимают русскую речь и сами говорят по-русски, зато женщины <…> в полном смысле слова карелки (курсив мой. — М.П.)» [18].

Подбирая ключи к женским сердцам, духовенство, в то же время, оказывало ощутимое воздействие на статус женщин, контролируя разные сферы их жизни. Так, в 1871 г. Олонецкая духовная консистория рассмотрела дело о блудодеянии крестьянки А. Моисеевой. За рождение ребенка вне брака ей было отказано в причастии, четыре раза в год предписано исповедоваться [19].

Те инициативы женщин, которые соответствовали христианским представлениям, всячески поощрялись. Некоторые сферы церковной жизни открывали перед женщиной возможности проявить свои деловые качества или просто принять посильное участие в духовной жизни. Картины, предшествующие крестному ходу, представлены в олонецкой епархиальной прессе: «Вот робко подходят к благочинному женщины и просят дозволения и им в несении святых икон. Радости их не было границ, когда они получили желаемое разрешение» [20]. Некоторые женщины проявляли значительно бoльшую активность в решении насущных духовных вопросов. Так, в конце XIX в. церковный староста из Имоченского прихода Лодейнопольского уезда решил вопрос о сборе денег необычным для своего времени образом. Он нашел «сборщицу бывалую, усердную <…> женщину умную, просвещенную и благочестивую» [21], которая успешно собрала недостающую для завершения строительства местного храма сумму. Паломничество к святым местам, судя по современным исследованиям, в значительной мере, невзирая на опасности дальнего пути, оставалось уделом женщин. «Ходили большей частью женщины и девушки, мужчины — реже». В числе причин, побуждающих к посещению святых мест, называют неудачное замужество или желание выйти замуж, болезни детей, бесплодие, болезни родственников или собственные [22].

Нередко в церкви возникали возможности для реализации талантов совсем юных представительниц прекрасного пола. Так, по данным за 1870 г., в Контушском приходе Вытегорского уезда «учащиеся под руководством местного священника девочки настолько успели в искусстве пения, что могли петь на левом клиросе во время совершения архиепископом в приходском их храме всенощного богослужения» [23]. В начале ХХ века в епархиальной прессе появлялись и более откровенные высказывания на эту же тему: «даже баб заставил Владыка петь в церкви» [24].

Получая всестороннюю поддержку от женщин, священнослужители выступали против обычаев, нарушающих права прихожанок. Священник Кимасозерского прихода в своем рапорте епископу в 1857 г. утверждал: «Служа пять месяцев в храме Божием, не видел ни одного человека женска пола». Одна из прихожанок, осмелившаяся посетить церковь, вызвала негодование свекра, который «едва ли не прибил свою невестку» [25]. Иногда клирики акцентировали внимание на более серьезных нарушениях. Так, в 1900 году съезд благочинных Олонецкой епархии обращал внимание на недопустимые нарушения при исполнении таинства брака. Существует, отмечали участники съезда, «древне-языческий, противный церковным канонам и законам гражданским обычай», в соответствии с которым осуществлялись похищения невест прямо на улицах городов. При этом не всегда похитители действовали с согласия невесты и с ведома ее родителей. Съезд предписывал священникам «таких браков решительно не венчать» [26].

Таким образом, на рубеже ХIX-XX вв. положение женщин осталось непростым. По сути дела, ограничению прав женщин способствовали две тенденции. Во-первых, устоявшаяся, освященная веками традиция, нацеленная на вытеснение женщин из общественной жизни в разных слоях общества. С другой стороны, закон препятствовал вертикальной мобильности женщин, позволяя им претендовать лишь второстепенные должности, необходимые для заполнения вакансий в растущем государственном аппарате. Но самым мощным препятствием на пути эмансипации стало мировоззрение самих женщин, сформировавшиеся у них устойчивые представления, согласно которым у слабого пола отсутствовали иные жизненные перспективы, кроме замужества. Эта позиция активно поддерживалась большинством мужчин. Большинством, но не всеми: определенная часть приходского духовенства, руководство учебных заведений имели иной взгляд на данную проблему. Устоявшиеся стереотипы женского поведения стали стремительно разрушаться, и вскоре этот процесс стал необратимым.

 

Примечания:

1. Илюха О.П. Школа и детство в карельской деревне в конце XIX-начале ХХ в. СПб., 2007.

2. Сурхаско Ю.Ю. Семейные обряды и верования карел. Л., 1985.

3. Тароева Р.Ф. Материальная культура карел. Этнографический очерк. М., Л., 1965.

4. Логинов К.К. Материальная культура и производственно-бытовая магия русских Заонежья. СПб., 1993.

5. Ефименко А.Я. Народные юридические обычаи лопарей, корелов и самоедов Архангельской губернии. СПб., 1877. С. 111.

6. Анзимирова М.Н. Причины нравственной физиономии женщины. Исторический очерк с приложением статей по женскому вопросу. СПб., 1901. С. 3.

7. Там же.

8. Державин Г.Р. Поденная записка // Пименов В.В., Эпштейн Е.М. Русские исследователи Карелии (XVIII в.). Петрозаводск, 1958. С. 180 (Приложение).

9. Тароева Р.Ф. Материальная культура карел. Этнографический очерк. М., Л., 1965. С. 27.

10. Там же. С. 111.

11. Национальный архив Республики Карелия (далее - НА РК). Ф. 324. Оп. 1. Д. 36/80. Л. 2.

12. Канакшанин. Незавидный промысел // Вестник Олонецкого губернского земства (далее – ВОГЗ). 1911. № 1. С. 22-23.

13. Матросов Е. Деревня Кодозеро, Повенецкого уезда // ВОГЗ. 1911. № 4. С. 26.

14. Полянский А. (сост.) Русская женщина на государственной и общественной службе. Сборник постановлений и распоряжений правительства, определяющих права и обязанности русских женщин по службе, с приложением уставов и положений казенных и частных вспомогательных касс и обществ, услугами которых может пользоваться женщина. М., 1901. С. 5.

15. Морозов И.А., Слепцова И.С. Круг игры. Праздник и игра в жизни севернорусского крестьянина (XIX-ХХ вв.). М., 2004. С. 204.

16. Копяткевич В.А. Преступность в Олонецкой губернии за пятнадцатилетие. 1897-1911 гг. Петрозаводск, 1914. С. 12.

17. НА РК. Ф. 25. Оп. 20. Д. 78/906. Л. 37.

18. А. П-ий. Посещение преосвященнейшим Варсонофием Селецкого прихода, Повенецкого уезда // Олонецкие епархиальные ведомости (далее - ОЕВ). 1914. № 18. С. 408.

19. НА РК. Ф. 25. Оп. 7. Д. 68/12. Л. 2.

20. Волокославский А. Соединенный крестный ход 8 приходов 17-го благочиннического округа Олонецкой епархии к Параскевинской приписной церкви Тудозерского прихода Вытегорского уезда 17 и 18 июля // ОЕВ. 1914. № 26. С. 603.

21. М.С. Алексей Тимофеевич Смекалов (Некролог) // ОЕВ. 1906. № 13. С. 517.

22. Алексеева Н.В. Обетная практика русского крестьянства в системе сакральной географии и топографии православных объектов Европейского Севера России XVIII-XIX вв. // Сакральная география и традиционные этнокультурные ландшафты народов Европейского Севера. Архангельск, 2008. С. 156.

23. Российский государственный исторический архив. Ф. 796. Оп. 442. Л. 7-7 об.

24. Преосвященнейший Никанор, епископ Олонецкий и Петрозаводский, его назначение, прибытие и начало служения в Петрозаводске // ОЕВ. 1909. № 3. С. 67.

25. НА РК. Ф. 25. Оп. 8. Д. 5/16. Л. 1.

26. Из постановления благочиннического съезда Олонецкой епархии, бывшего в г. Каргополе // ОЕВ. 1900. № 7. С. 257-258.

 

 

© М.В. Пулькин

 

 

Журнал создан в сотрудничестве с Министерством регионального развития Российской Федерации

 

 

Назад

При перепечатке оригинальных материалов обязательна ссылка на
«Вопросы истории и культуры северных стран и территорий»