Вопросы истории и культуры

северных стран и территорий

-------------------------------------

Historical and cultural problems

of northern countries and regions

 

Научные статьи

 

 

Ю.А. Крашенинникова

(Сыктывкар, Россия)

 

Устные рассказы о повседневной жизни населения Коми АССР в годы Великой Отечественной войны (по материалам начала XXI века)

 

 

Великая Отечественная война явилась одним из тех исторических событий, которые оставили глубокий след в народной памяти. Значимое по вовлечению огромного количества людей, наполненное многочисленными трагическими эпизодами, это общенародное событие способствовало появлению большого количества связанных с ним фольклорных текстов.

В последние годы в поле исследовательских интересов попадают устные рассказы, записанные от людей, переживавших военные события не только на фронте, но и в тылу. Внимание к этому корпусу источников оправдано и актуально в настоящее время по многим причинам: имеется существенная временная удаленность от военных действий, сокращается количество людей, принимавших непосредственное участие в военных событиях и имевших к ним отношение, опубликовано и доступно большое количество документальных материалов, содержащих различные, зачастую диаметрально противоположные оценки событий военного времени. Кроме того, фольклористы довольно редко обращались к фиксации текстов и систематизации сюжетов, посвященных жизни тружеников тыла в годы Великой Отечественной войны. На этот пробел в изучении фольклора периода войны указывал еще в 1964 году Л.В. Домановский [1]. Изменение установок и усиление внимания исследователей к такого рода материалам демонстрируют появившиеся относительно недавно работы, в которых публикуются и анализируются устные рассказы жителей оккупированных территорий, тыловиков, блокадников [2].

В основе настоящей работы лежат материалы, записанные в начале XXI века от жителей Республики Коми (далее в тексте РК), 1909 – 1935 годов рождения, переживавших военные события в тылу [3]. Собственно это устные воспоминания тыловиков – колхозников и рабочих Кажимских металлургических заводов. Несмотря на специфичность самого источника ценность этих устных свидетельств в том, что они, представляя собой показания очевидцев, несут в себе живой отклик на происходившие события. В своем содержании они пересекаются с историческими документами и воспоминаниями официальных лиц того времени.

Материалы о повседневной жизни населения в военные годы записываются и от более молодого поколения, но в меньшем количестве, что свидетельствует о непопулярности этой темы; записанные от детей тыловиков рассказы лаконичны, например, показателен комментарий дочери одного из информантов, принимавшей участие в интервью: «[Что мама рассказывала о военных годах?] А что, голодно, трудно. Без родителей жила. Только все говорит, что трудно. А так в основном ничего. Говорила, что трудно и все» (2009 г., Прилузский р-н РК, АВН, 1955 г.р., ур. пос. Вухтым).

В устных рассказах тыловиков реализуется несколько тем, чаще актуализируются те, которые в военное время были самыми животрепещущими, жизненно важными: снабжение в колхозе, на лесозаготовках, производстве, питание работающих и иждивенцев, карточная система и продуктовые нормы, налоги, использование детского труда. Кроме того, в интервью мы специально задавали вопрос о начале и окончании войны (датировки, ощущения от услышанного известия), «образе» врага.

Рамки настоящей работы не дают возможности сделать подробный анализ и интерпретацию всего корпуса текстов, отметим лишь некоторые рельефные черты. Устные рассказы касаются локальной истории и повседневной жизни местного населения Коми АССР в военные годы, этим объясняется специфика их содержания. С одной стороны, они относительно конкретны в той части, которая касается числа погибших в реальных населенных пунктах, продуктовых норм, объемов налога, с другой стороны, дают крайне отвлеченное представление о военных действиях, фронтовых событиях, не содержат точных датировок. Так, например, называя весьма далекое от известного количество погибших в Великой Отечественной войне, информанты приводят число погибших жителей населенного пункта, и эта цифра является более важной, поскольку связана с деревней, с реальными жителями: «Ох, слава Богу, говорят, война кончилася. Дак много ли наших, говорят, наших тысяч двадцать убили. Вот так вот кончилась. У кого-то пришли, а у нас шешнадцать человек из деревни-то вот не пришли! А потом я посчитала, так чуть не из каждого дому: шешнадцать мужиков самых ременных [4]! Ой, потом как мы худо жили…» (2009 г., Прилузский р-н РК, ПЗП, 1909 г.р., ур. д. Ракинская).

Отсутствует конкретика в датировках: в частности, в интервью на вопросы собирателя о начале и окончании войны рассказчики, как правило, не называют дат; начало войны у многих ассоциируется с процессом всеобщей мобилизации мужского населения на фронт (соответственно, как и окончание – с приходом солдат с фронта): «[Как узнали, что война началась?] А как повезли людей. Вот. Всё, всех облекли. Три машины у нас в Кому? и три машины стоя, бедных солдатов. И так ни один не вернулся. Вот так. Всё, больше я ничего не знаю. [Как закончилась война, помните?] А это я помню, когда это, помню вот в сорок шестом, война-то кончилась. <…> [Помните, когда война закончилась?] А солдаты пришли» (2010 г., Койгородский р-н РК, ЗЕА,1927 г.р., ур. пос. Кажим); «[Вы помните, как война началась?] Помню. Нам сказали, что война началась. Потом всех мужиков забрали сразу. За неделю ни одного мужика в деревне не осталось у нас, всех забрали. Сегодня работали, вечером пришли с работы, а утром к восьми часам чтобы были в военкомате» (2009 г., Прилузский р-н РК, СЕА, 1931 г.р. ур. д. Пожмадор) и др.

Ответом на вопрос о дате начала войны является зачин известной песни «Двадцать второго июня ровно в четыре часа…», появившейся в начале войны и ставшей одним из песенных бестселлеров военного времени: «[Вы помните, когда война началась?] Да, двадцать второго июня ровно в четыре часа Киев бомбили, нам объявили, что началася война. Это я уже, после, песня эта была, сочинение сочинена» (2009 г., Прилузский р-н РК, ЧВА, 1926 г.р., ур. с. Ковжа Вологодской обл.).

В нашем корпусе текстов исключение, пожалуй, составляют материалы, записанные в населенных пунктах Лоемской администрации Прилузского района республики – на 22 июня приходится престольный праздник Кириллов день, для празднования которого жители всех населенных пунктов сельского совета собирались на гуляние: «[А вы помните, как война началась?] Как не помню! Аккурат был Кириллов день, двадцать второго … этого, как уж это месяца-то, месяца… весной дак. [Июня?] Кириллов день праздник был у нас. У нас полно застольё гостей у меня: Мишины золовки, зятевья все пришли, тут еще и братaны. Пируем за столом, ой, вдруг говорят – война. Вдруг – война! Ох, мы тут за столом все и пали духом. Война, говорят, Гитлер напал. Поглядели, у нас из деревни с котомочкой тот пошел, другой пошел, первых-то погнали, не всех хоть. Ой-ой, всё Кириллов день…» (2009 г., Прилузский р-н РК, ПЗП, 1909 г.р., ур. д. Ракинская).

Информация о дате окончания войны также размыта, это объясняется ухудшением и без того трудного материального положения колхозного крестьянства после войны (о чем свидетельствуют и официальные документы [5]), другими словами, колхозники в первые послевоенные годы продолжали жить и работать в том же жестком, голодном режиме, как и в период войны: «[Как узнали, что война закончилась?] А война закончилась, мы в школе были, нам в школе сказали. У нас тогда деревня-то маленькая [была], радио-то не было. <…> А что, после войны-то, сразу что ли хорошо стало?! Тяжело жили. Которы мужики вернулись, дак… А сколько еще дедушки с голоду поумирали, людей-то мало. Сразу что ли началась жизнь-то. Сколько еще мучились, все на себе пахали. Лошадей-то погибали, сена-то ставить много не успевали, а лошади-то голодные. Тоже многие погибли. Лошадей-то не хватает. Соберутся весной бабушки, женщины, днем в колхозе работают, один вечер одним пашут, картошку сажают, другим вечером – другим. На себе таскали плуг. Так жили» (2009 г., Прилузский р-н РК, СЕА, 1931 г.р. ур. д. Пожмадор); «[Когда война закончилась?] В сорок шестом где-то. Четыре года все была война дак. <…> А после войны-то ой, ой, еще наскирдалися-то, ничего-то не было. Носить-то ниче не было, денег не было, ниче не было в магазинах-то» (2009 г., Прилузский р-н РК, МНИ, 1921 г.р., ур. д. Козловская); «[После войны] в колхозе постепенно стало: кому полтора килограмма дадут, кому-то пятьсот грамм дадут. [Зерна или муки?] Зерна давали, потом постепенно муку давать по килограмму, когда дадут два. Потом сахар стали большими комками такими [давать]. Если ты двое работаешь, ну и два комочка этого сахара дадут. Такие большие куски, [с кулак], мелкого не было. Только такие куски. Принесешь, маленькие щипчики были, отщипнут чай попить. [А сахар когда стали давать?] Я уехала в 1948 году, дак приехала в Сторожевский район [ныне: Корткеросский р-н Республики Коми], уже сахар был. [А в войну давали сахар?] Да. Привезут в магазин, мы двое с мамой работаем, мы двое и возьмем, дадут два комочка. [На месяц?] Да. Привезли первый раз в жизни растительное масло. В [19]48 году, привезли растительное масло и стали давать по литру» (2009 г., Прилузский р-н РК, ШВС, 1935 г.р., ур. д. Семушинская).

На металлургическом заводе пос. Кажим Койгородского р-на РК сигналом начала войны, как и ее окончания, стал прозвучавший не по расписанию звон заводского колокола: «А вот война началась вот тоже также, с этого звона колокола. <…> Люди почему-то сразу начинали плакать, что война, это уже все, это уже плохо, это уже все, уже мужиков заберут… что пришла беда. Вот с этого началась война, вот с этого колокола…» (2010 г., Койгородский р-н РК, ВЛВ, 1930 г.р., ур. пос. Кажим); «Дак вот, вот с утра начали звонить в колокол. Мы думали, <…> что это тоже значит вроде как пожар. А когда прибежали туда, то сказали, что кончилась война…» (2010 г., Койгородский р-н РК, УПИ, 1932 г.р., ур. пос. Кажим, УНК, 1938 г.р., ур. Усть-Куломский р-н).

«Субъективная» конкретика, относительная документальность проявляется в тех фрагментах воспоминаний, которые касаются количества хлеба, зерна или муки, продуктов, получаемых рабочими, колхозниками на трудодни или на лесозаготовках, а также объемов продовольственного или денежного налога, собираемого с каждой крестьянской семьи.

«…В лесоучастке 500 грамм хлеб давали, паек и все, утром в столовой там супчик какой-то из соленых грибов, волнушек, два грибочка там плавают, ни картошки, ниче не было. Вот это утром поешь, а если 40 норм выполнишь, это каждый день чтоб норму выполняла, сорок дней пройдет, все сорок дней выполняла норму, дают второе блюдо – две ложки без масла, без всего, пшенной каши. К супу. Второе блюдо называлось, второе блюдо. Еще было упрекнет кто-нибудь: «Вы второе блюдо кушаете, много надо работать!». Я тоже второе блюдо несколько раз ела» (2009 г., Прилузский р-н РК, ЕАЕ, 1926 г.р., ур. д. Маловильгорт); «Дадут сахар грамм триста. [На месяц?] Да. Но может какую-то крупу дадут. Рыбу обычно соленую треску в бочках возили, дак вот штучку дают на месяц…» (2009 г., Прилузский р-н РК, СЕА, 1931 г.р. ур. д. Пожмадор); «…[В колхозе] два килограмма муки бросят на месяц, и вот мама болтушку наварит, наделает болтушку, чего-нибудь туда всякие травы намешает. Вот мы на болтушке и жили, выжили…» (2009 г., Прилузский р-н РК, ТНВ, 1933 г.р., ур. с. Спаспоруб); «…Потом вот налоги платили во время войны большие. Молока надо было от коровы сдать 360 литров в год, яиц – 40 штук надо сдать, мяса надо от коровы сдать 40 килограмм государству» (2009 г., Прилузский р-н РК, ШВС, 1935 г.р., ур. д. Семушинская); «[Налог] 130 литров молока, а мяса, мяса – 50 килограмм. Теленка подержишь месяц или полтора, теленка сдаешь, и все, себе не остается. Кур держать нечем было, если держали, то штуки две-три. [С них надо было сдать] я забыла, штук 50 что ли яиц. Картошку не сдавали» (2009 г., Прилузский р-н РК, СЕА, 1931 г.р. ур. д. Пожмадор).

Обеспечение металлургических заводов в сравнение с деревней было организовано лучше: рабочие, служащие получали за свой труд деньги и продуктовые карточки (на хлеб, крупу, сахар, соль, масло, мясо и проч.), разным категориям рабочих давали разное количество хлеба («У рабочих побольше было, по восемьсот грамм [хлеба в день], у там служащих, по пятьсот грамм, у иждивенцев, по триста грамм…»); на продуктовые карточки в организованном пункте общественного питания выдавалось трехразовое горячее питание или сухой паек. Информанты отмечают, что подобная продуктовая поддержка была ощутима: «Так что мы уж, чтобы так уж совсем голодали сказать нельзя, потому что все время этот [порядок] поддерживали, в поселке. Я не знаю, как другие там. [Стратегически важный пункт был?] Да…» (2010 г., Койгородский р-н РК, ВЛВ, 1930 г.р., ур. пос. Кажим).

Имеющиеся материалы демонстрируют специфические черты поэтики жанра устных рассказов тыловиков: скупость и лапидарность в выборе художественных средств, повторяемость ряда лексем (тяжело, трудно, холод, голод, плохо), дублирование тем в рассказах разных информантов, автобиографический характер и др. Несмотря на индивидуальную установку (как правило, информант рассказывает о своей жизни, передает свои ощущения, свое восприятие событий), повествование чаще строится от «мы», тем самым подчеркивается сопричастность не только рассказчика, но и всего коллектива к описываемым событиям.

Большинство записей содержит воспоминания о повседневных работах тыловиков в военные и первые послевоенные годы, информация в текстах дается как единообразный событийный ряд, другими словами, четыре года войны могут уместиться в нескольких предложениях (чаще – сезонное разделение), например: «…У нас была семилетняя школа, было двенадцать печей, дак для двенадцать печей сами [дети – Ю.К.] дрова заготавливали. Зимой при помощи учителей возили сами, пилили поперечной пилой сами дрова, кололи. <…> На полях тоже работали. Школу-то кончишь, весной надо боронить. Женщины пашут, мы на лошадях бороним. Летом все сенокосим, копны таскаем. Потом вот хлеб-то убираем…» (2009 г., Прилузский р-н РК, СЕА, 1931 г.р. ур. д. Пожмадор).

Художественная выразительность анализируемых устных рассказов снижена, набор поэтических приемов минимален. Однообразность повествования достигается употреблением однородных глаголов несовершенного вида прошедшего времени, за счет большого количества таких глагольных форм создается ощущение непрерывно продолжающегося действия. Монотонность повествования прерывается включением эпизодов и сюжетов, поразивших рассказчиков и вызвавших эмоциональный всплеск (негодование, ярость, жалость и прочее); в нашем корпусе такие эмоционально насыщенные тексты связаны с темами нищенства, мобилизации женщин на лесозаготовки, наказания за кражу (колосьев, клевера, картофеля, сена), знакомства с военными событиями через средства массовой информации и др.

«От руководства все ведь шло все равно. И много свои люди, понимаешь ли, преобразовывали, значит, издевались над нашими людьми. Вот здесь все поминают, понимаешь ли, товарищей… Придет, опишет такой <NN>, а старушки, значит, жила одна. Вот самовар увидел, что у нее хороший, он мало того, что описал, он взял, с собой унес. Дак она ему вдогонку-ту: «На войну пойдешь, дак ноги и глаза, все у тебя отобьют. Ни видеть не будешь и ходить позабудешь». Да, пришел слепой, а ногу дома отрезали, заражение чего-то пошло, и слепой так вот и жил, трое детей, вот. Над своими издевались, просто издевались над народом» (2009 г., Прилузский р-н РК, ТИС, 1934 г.р., ур. д. Тарасовская); «На лесозаготовке мы, молодежь, бабы детей оставляли дома, которы постарше, кому восемь, кому десять лет, дак тех дома оставят. Дак еще с коровой в лес ходили женщины, оне выгоняют, здесь напишут чего «Я вот, Катерина Михайловна». Ребята маленькиё, а ее в лес, а корову куда? Дак она в лесоучасток, я помню хорошо, она корову привела, там вот сучьями обклали, вот корова всю зиму и жила. Вот какое было издевательство. А дети дома [остались], в Лехте. Женщина с Лехты. Вот какое было вредительство нашей партии, пускай районного масштаба, но ведь, видимо, с верху дают команду. И вот так грабили и издевались над народом» (2009 г., Прилузский р-н РК, ТИС, 1934 г.р., ур. д. Тарасовская); «…Голодали. Я сам лично вот крапиву [выращивал], столбики поставили, колышки в канаву, вот сантиметров там сорок, ты сюда уж на этот участок не зайдешь и мою крапиву не возьмешь. А тебя откручу. Я приду, она [крапива – Ю.К.] подрастет, я опять серпом так подберу, бабушке принесу, изрублю как капусту, капустники [6] настряпат, типа тепленькой водичкой смажот: «сегодня, говорит, маслом помазано» (2009 г., Прилузский р-н РК, ТИС, 1934 г.р., ур. д. Тарасовская) и др.

Из этих записей вырисовывается коллективный образ тыловика-крестьянина; собственно, персонажная система состоит преимущественно из коллективных образов, а установка на достоверность объясняет включение индивидуальных типов. Во-первых, собирательный образ крестьянства («старушки старенькие», «бабы», «старые да малые», «два старика, два брата», «одне бабы остаются с ребятами» и др.), в котором выделяются отдельные персонажи (многодетная мать Катерина Михайловна, которую отправили на лесозаготовки, и она, взяв корову и оставив в деревне детей, ушла в лес на работы; старушка из д. Тарасовская, у которой в счет погашения налога забрали самовар и др.). Во-вторых, собирательный детский образ, и, наконец, представители власти. Последние, кстати сказать, в некоторых текстах имеют довольно конкретные, реальные черты: многие из них персонифицированы и наделены весьма нелестными, отрицательными характеристиками (председатель колхоза, который избил детей за то, что они собирали клевер для еды; сошедший с ума председатель колхоза; лица, собирающие налоги, «разбойники», «хамы», которые «грабили, издевались над народом» и др.), другими словами, эти персонажи обнаруживают сходство с героями-вредителями.

Что касается собирательного детского образа, то информация из устных рассказов не соотносится с официальными документами: в частности, в последних указывается, что к колхозным работам в годы войны привлекались подростки 12-16 лет [7], однако экспедиционные материалы показывают, что дети более младшего возраста (указаны 1933-1935 г.р.) активно использовались на колхозных общественных работах: «[А дети тоже работали в войну?] Ой, крепко, крепко работали. С малых лет. Работали, значит, боронили, бабы пахали, мы боронили, и до меня боронили вот молодежь, ребята. Поля чистили от сорняков, капусту поливали… <…> [С какого возраста работали?] Кто мало-мало шевелится, ходит уже дак работают» (2009 г., Прилузский р-н РК, ТИС, 1934 г.р., ур. д. Тарасовская); «[Дети тоже работали в войну?] Да, в колхозе, с первого класса мы ходили на поля. А [19]33-ий год [рождения] не сделали тружениками тыла, нас сильно обидели. А мы ведь тоже работали. <…> …ходили с восьми лет в колхоз-то работать. Восемь лет было, ходили картошку копали, убирали, лен дергали, снопы вязали. Тоже все босиком, по стерне по этой, босые, разутые, раздетые» (2009 г., Прилузский р-н РК, ТНВ, 1933 г.р., ур. с. Спаспоруб).

Еще один момент касается образа врага. В материалах встречаются редкие лапидарные упоминания врага: называют Гитлера («Война, говорят, Гитлер напал…», «Кончилась [война], Гитлера-то не стало…», «Война, говорят, Гитлер воюет…) как воплощение всей вражеской стороны. Собственно изображений, описаний или рассуждений о воюющей с нами стороне нет (кроме нейтральных, типа «…Город-от взели наши-те, всех немцев розгромили…»), отметим отсутствие или незначительное присутствие оценочных интонаций и коннотаций, что объясняется фольклорными представлениями: немец в народной культуре является чужим, но отнюдь не врагом, а война – божья кара, не являющаяся следствием рациональной деятельности людей [8].

Трагичность (зачастую скрытая) пронизывает каждый фрагмент устных свидетельств, это касается как лапидарных описаний всеобщей мобилизации на фронт, работ на колхозных полях, поиска кормов для личного скота, скудном питании местного населения, умирании целых семей и др., так и достаточно подробного изложения таких сюжетов как приготовление еды из всевозможных трав (включающих рецепты), сюжетов, рассказывающих о живущих подаянием стариках и детях, о жителях, у которых забирали имущество в счет погашения налогов, о детях, выращивающих крапиву для еды, сюжетов, демонстрирующих существовавшую в военные годы жесткую, репрессивную систему наказания, как в колхозах, так и на производстве. В связи с последним отметим, что в корпусе текстов довольно много устных рассказов о том, как кто-то из местных жителей был осужден, сослан или помещен в тюрьму за взятые с поля полусгнившие колосья, пучок клевера, ведро картофеля и проч.:.

«…Голодали, падали от голода. В деревне, особенно вот Поруб, за Спаспорубом-то есть деревня Поруб, как же там плохо жили, умирали деревнями, семьями, так плохо очень жили. <…> Умирали семьями от голоду, нечем было вообще питаться. Картошка нас вот спасала, так ее хватало до мая месяца. В мае картошку посадили – у нас картошки нет. Чем хочешь [питайся]. Вот у нас мама потом, ходили мы, собирали по полям ки?слицу. Каких-нибудь лепешек напечет, потом эту картошку-то очистки мы собирали. Мать вычистит хорошо, вымоет, насушит в печке да в ступе натолкем, и это сделает из картофельных-то очисток муку, все перемешает и лепешки напечет. Лебеда еще нас спасала, трава такая есть – лебеда. Она зеленая и такие как горошки на ней, как крупа, мелкая крупа манка на ней. Мы собирали, и мать пекла лепешки с лебеды, зеленые, некрасивые» (2009 г., Прилузский р-н РК, ТНВ, 1933 г.р., ур. с. Спаспоруб);

«…Вот одна женщина, она набрала горсть уже колосьев полусгнивших, ну то есть вот этих зернышек полусгнивших для того, чтобы принести домой и накормить восьмеро, восемь детей было в семье. <…> Вот за это ее посадили в тюрьму. Дети вообще остались одни на два месяца. Два месяца она провела вот в этой тюрьме…» (2010 г., Койгородский р-н РК, МСВ);

«[А наказывали ли в войну, если налог не сдашь, плохо работаешь?] Наказывали. Плохо работаешь. Вот последний уже, во время войны-то, вот этот дом-то, где управление было, его значит, превратили в лагерь, то есть в тюрьму. И вот судили за каждую провинность вот. Ведро картошки утащил с поля, значит, судили его, сажали туда…» (2010 г., Койгородский р-н РК, УПИ, 1932 г.р., ур. пос. Кажим, УНК, 1938 г.р., ур. Усть-Куломский р-н) и многое другое.

Ключевой лозунг «Все для фронта, все для победы», который в годы войны воспринимался как норма жизни, в речи информантов получает снижено-ироничную, негативную коннотацию, поскольку присутствует в описаниях принудительного сбора продовольственного налога и оценках жизни современных пенсионеров, которые в годы войны, будучи детьми, работали в колхозе. Например, «…Мы, пенсионеры, отработали, все для фронта, все для победы, дали пять-шесть тысяч [пенсию], и вот и успокоились». «[Говорят, что был какой-то продналог?] Во время войны было. Скота не дёржишь, ни кур не дёржишь, ни овец не дёржишь, придут: давай шерсть, давай яица для фронта, для победы. Все для фронта, все для победы»). Как вариант, этому лозунгу появляется другой: «Всё на войну!», например: «На полях-то у нас тогда хорошо росло, но всё увозили, всё зерно отправляли, даже сено отправляли отсюда. На войну, всё, говорят, на войну…»

Процесс всеобщей мобилизации, происходивший в начале войны, также получает негативную, неодобрительную оценку; выражается он глаголом угнать, одним из значений которого является «услать, отправить куда-нибудь» [9], «отправить куда-нибудь помимо желания» [10], воли угоняемого: «Кто ревет – провожат, пошли, потом всех погнали, всех угнали…», «…Потом стариков отсюда пoгнали, молодежи-то не стало. Всех yгнали да всех убили. Ой, сколько же осталося детей-сирот!»

Характеризуется военное время, оно конструируется с помощью лексем холод, голод, плохо, тяжело, трудно, боль, болезнь, лихо, военное время в современных рассказах обрастает довольно противоречивыми деталями, это какое-то мифологическое время. Военное время – это постоянный холод («А мороз! Всю войну мороз же был очень. В войну-то вообще морозные дни были зимой. Очень морозно было, трещит, прямо ясное небо…»), голод, не растут те овощи, которые колхозники могут использовать для себя («И картошка же не росла ведь в то время-то!..»), коровы не дают молоко («…Раньше коровам ничего не было [есть], дак молоко коровы мало давали. Дак госпоставку-то надо 130 литров сдавать, а по два, по три литра доит, дак чего себе – ничего не остается. Мать полстакана молока оставит да полстакана туда воды, да эти лепешки накрошишь. Вот так ешь…»). С другой стороны, росло много хлеба, который был недоступен местным жителям («Хлеба-то росло, а хлеба государству сдавали…. На полях-то у нас тогда хорошо росло, но все увозили, все зерно отправляли, даже сено отправляли отсюда. На войну, все, говорят, на войну. В войну это, в войну все отправляли. А после войны ничего не стало рости в полях-то…»).

Еще одна тема, «прозвучавшая» в записях – тема межнациональных отношений в годы войны. Известно, что на восстановление и налаживание металлургического производства республики привлекались заключенные самых разных национальностей, в том числе поволжские немцы, поляки, немцы, латыши, также бывшие власовцы. Информанты отмечают, что при всей сложности военной ситуации, голоде, отсутствии помещений для проживания ссыльнопоселенцев и расселении их в домах местных жителей отношения были довольно мирными, сплоченными: «…У нас домик был небольшой, привели пять человек, сразу сказали: «Это будут жить у вас!». Не спрашивали, есть куда или некуда или там. А раньше итак не было никаких ни диванов, ни кроватей, ничего. Все же на полу спали, только да. Сварить тоже была проблема. Я только то говорю и думаю, всегда думаю «Боже мой, сколько было у людей такта, сколько было друг к другу вот такого доброго отношения, что не было ни скандалов, ни драк, ничего». Как уживались вот люди стольких национальностей и в таких условиях, невероятно. Голодные, холодные, ни обуть, ни одеть, ничего толком и поесть нечего было, но люди жили…» (2010 г., Койгородский р-н РК, ВЛВ, 1930 г.р., ур. пос. Кажим).

Таким образом, несмотря на то, что имеющиеся устные рассказы эмоциональны, относительно документальны и достоверны, они могут использоваться в качестве контекстных, «фоновых» данных для изучения местной, колхозной, истории военного времени и первых послевоенных лет; быть полезны в исследовании повседневной жизни колхозного крестьянства и рабочих, состояния и функционирования сельского хозяйства и предприятий промышленного комплекса республики в годы Великой Отечественной войны. Сопоставление этих устных свидетельств с официальными документами позволит уловить глубину исторической памяти тружеников тыла.

 

 

1. Домановский Л.В. Устные рассказы // Русский фольклор Великой Отечественной войны. М., Л.: Наука, 1964. С. 197.

2. См. например, Утехин И.В. Устные рассказы о блокадном опыте: свидетельства разных поколений // Антропологический форум. 2006. № 5. С. 325-344; Из первых уст. Великая Отечественная война глазами очевидцев / Сост. А.В. Кулагина, Л.Ф. Миронихина, Г.А. Шепелев. М.: Государственный республиканский центр русского фольклора, 2010. 424 с. и др.

3. Частично эти материалы нами опубликованы, см. Крашенинникова Ю.А. Колхозное крестьянство в тылу в период Великой Отечественной войны (по экспедиционным записям начала XXI в.) // Советский тыл в годы Великой Отечественной войны (по материалам Коми АССР). Сыктывкар, 2010. С. 123-139 (Труды Института языка, литературы и истории Коми научного центра УрО РАН. Вып. 67). В настоящей работе экспедиционные записи даны курсивом, в квадратных скобках содержатся наши пояснения и вопросы собирателя, тексты сопровождаются кратким «паспортом», в котором указывается район, год записи, инициалы, год и место рождения информанта.

4. В значении умеющий работать, усердный в работе.

5. См., в частности: История Коми с древнейших времен до конца XX века. Т. 2. Сыктывкар: Коми книжное издательство, 2004. С. 469-470.

6. Капустник – небольшой крытый пирог треугольной формы с начинкой из капусты, в военные годы в качестве начинки использовали крапиву, также смешивали в равных пропорциях крапиву и капусту.

7. История Коми с древнейших времен до конца XX века. Т. 2. С. 467.

8. См.: http://kamensky.perm.ru/proj/vrag/folklor.htm (дата обращения 18.09.2012 г.).

9. Ожегов С.И. Толковый словарь русского языка / Под ред. Н.Ю. Шведовой. М., 1987. С. 715.

10. Большой толковый словарь русского языка / Под ред. Д.Н. Ушакова. М.: ООО «Издательство АСТ»: ООО «Издательство Астрель», 2004.

 

 

© Ю.А. Крашенинникова

 

 

Журнал создан в сотрудничестве с Министерством регионального развития Российской Федерации

 

 

Назад

При перепечатке оригинальных материалов обязательна ссылка на
«Вопросы истории и культуры северных стран и территорий»