Вопросы истории и культуры

северных стран и территорий

-------------------------------------

Historical and cultural problems

of northern countries and regions

 

Научные статьи

 

 

М. В. Пулькин

(Петрозаводск, Россия)

 

Слухи как объект исторического исследования

(по старообрядческим материалам конца XVII-XVIII вв.)

 

 

В силу специфики сохранившихся многочисленных, но ненадежных источников исследование слухов является исключительно сложной задачей. Основная трудность заключается в том, что единственная сфера бытования слухов — устная речь. Слухи, пусть даже и предельно бережно закрепленные в тех или иных письменных произведениях, утрачивают свое основное свойство: ситуативность, однократную воспроизводимость, спонтанность, нацеленность на конкретного слушателя. Есть и другие, значительно менее заметные проблемы. Наиболее активно слухи использовали, а следовательно, — фиксировали непосредственные участники событий, сторонники и противники старообрядческого вероучения, что неизбежно предполагало самую радикальную литературную обработку распространенных в народе сюжетов.

Таким образом, любая информация, по-разному оформленная, преподнесенная слушателям в различных ситуациях, может стать слухом в том случае, если ее содержание связано с волнующими общество проблемами. Другим важным фактором в распространении слухов становится наличие явных угроз, достоверная информация о которых остается малодоступной. В этих случаях, как правило, в немалом количестве обнаруживаются желающие, как распространять, так и воспринимать слухи, черпать информацию из различных источников, слабо интересуясь ее достоверностью. Слухи, следовательно, являются своего рода метажанром, охватывающим самые различные литературные и устные традиции, находящимся с ними в творческом взаимодействии: обогащающим их новыми сюжетами и, в свою очередь, питающимся их энергией.

Исследователю с самого начала приходится примириться с тем, что слухи в «чистом» исполнении фатально останутся недоступными. С другой стороны, понятно, что некоторые жанры литературы (прежде всего, так называемые «видения») служили основой для слухов, многократно передавались из уст в уста, вновь фиксировались в литературных произведениях разных жанров и опять переходили в народную молву. Наконец, совершенно очевидно, что некоторые слухи (прежде всего, апокалипсического характера) определенно наделены бессмертием, они вновь и вновь возникают в разных частях ойкумены. Речь может идти лишь о большей или меньшей интенсивности распространения слухов о предстоящем конце света в разные периоды существования человечества. Цель данной статьи заключается в том, чтобы проследить наиболее типичные сюжеты, присутствующие в слухах о самосожигателях, и выявить связь использования слухов с применением других мер, направленных на предотвращение/распространение «гарей».

Некоторые феномены религиозной жизни не только порождали многочисленные слухи, но и само их существование становилось возможным только благодаря как самим слухам, так и прирожденной готовности многих современников событий внимательно прислушиваться к тайной, передаваемой из уст в уста, и побуждающей к действию информации. При этом противостояние слухам становилось возможным только при помощи других, столь же интенсивно используемых слухов. Рациональные способы противодействия стремительно распространяющейся, мало достоверной, но весьма действенной информации жизнь отметала практически сразу. В целом слухи всегда имеют ярко выраженную эмоциональную окраску, их изложение всегда адресовано иррациональной стороне человеческого сознания. Это имеет существенные последствия для процессов коммуникации и взаимодействия индивидов: совместное обладание информацией о запретных темах создавало атмосферу доверительности, общей тайны, формируя тесный круг посвященных. Иногда позитивные слухи сами по себе служили весомой наградой за страдания. Впервые об этом со всей определенностью высказался в начале XVIII в. Ф. Прокопович. Некоторые из участников «гарей», массовой гибели в огне множества старообрядцев [1], полагал он, «прельщаются» грядущей славой, мечтая: «хвалим буду и блажим от всех, аще за сие постражду, напишется обо мне история, пронесется всюду похвала; не един, удивляяся, скажет обо мне: “великодушен муж был, мук лютых не убоялся!”» [2].

В целом информация, сохраняемая и передаваемая в виде слухов, может подразделяться на следующие разновидности. Во-первых, это слухи-пророчества (предупреждения), суть которых заключается в изложении необычных фактов, свидетельствующих, по мнению рассказчиков, о предстоящих катастрофических событиях. Слухи-пророчества не призывали ни к каким действиям, но нередко открывали дорогу к сознанию все новых и новых адресатов слухов, расчищая путь для иных разновидностей слухов, создавая такую атмосферу неопределенности, эмоциональной доминантности и присущей всем людям в критические моменты жизни особой доверчивости, при которых любая информация просто не могла восприниматься критически-рационально. Далее чаще всего вступали в действие слухи-побужденияк действию. Они указывали выход из ситуаций, которые чуть ранее рисовались как безвыходные. Конечно, такой выход чаще всего представлялся как экстраординарное действие (например, самосожжение). Замыкали череду слухов особые слухи-оправдания, призванные доказать, что действия, совершенные под влиянием предшествующей группы слухов, не стали ошибкой. Итак, распространяющиеся о самосожжениях разнообразные слухи не являлись разрозненными сообщениями. Напротив, они представляли собой систему, складывающуюся стихийно, в разных местностях России, но в совокупности призванную помочь проповедникам «огненной смерти» вовлечь в пламя самосожжений максимальное число жертв.

Появление «новой веры», согласно одному из «видений», слухи о котором распространялись среди чернецов осажденного царскими войсками Соловецкого монастыря, произошло мистическим и зловещим образом. Обрядовые нововведения принесли на Русскую землю два «великих черных эфиопа», а до этого губительные реформы тщательно подготавливались в течение 30 лет в аду самим Сатаной и его сподвижниками — еретиками [3]. Образ патриарха Никона, инициатора реформ в церковной сфере, в слухах рисовался самыми мрачными красками. Один из иноков, земляк патриарха Димитрий, привез ему в дар осетра и остался ночевать в патриарших палатах. Ночью он стал свидетелем ужасной сцены: увидел патриарха «в большой палате от множества бесов почитаема, и любезне лобзаема, и яко царя венчаема, и вси поклоняхуся ему». При этом бесы с восторгом говорили: «воистину, ты — любезный нам друг есть и больший брат наш!» [4]. Другой «очевидец» сообщал, что Никон, будучи в Ферапонтовом монастыре, «подъезжал на лодке к острову и волшебными заклинаниями вызывал дьявола». Враг рода человеческого немедленно являлся в образе страшного змея. «Никон обнимал змея и целовал, потом обычно спрашивал и узнавал от него, что говорят в народе о нем, Никоне» [5]. Все это формировало в сознании множества современников ощущение безысходности.

Далее наступал черед слухов-побуждений к действию. Их суть заключалась в том, что выход из создавшейся ситуации все же обнаруживался. Он заключался в ряде экстраординарных, но все же осуществимых действий, дающих возможность преодолеть те угрозы, которые нависали над индивидом или социумом. Слухи-побуждения сопровождали самосожигателей буквально до последних минут их жизни. Так, в 1764 г., во время самосожжения в Троицком Зеленецком монастыре Новгородской губернии, старообрядческий наставник увещевал двух женщин, опасающихся мучений, следующими словами: «огонь их не возьмет, а выйдет душа безо всего, и выйдет ангел, и на их главы венцы положит, и ладаном будет кадить» [6]. Тем, кто нуждался в детальных оправданиях самоубийства, этот же наставник охотно давал более подробные объяснения. Спасшийся в последний момент из «гари» старообрядец Павел Еремеев на допросе показал, что «слышал от объявленного наставника своево, что священномученик Мефодий, патриарх царьградский, в житии своем написал: “Вопросит царь с мертвых дань, в тыя времена отрекутся люди православныя веры и святого крещения, и честного животворящего креста, без бою, без мук и ран. А овыя не захотят отрещись православной веры, и святого крещения, и святого Креста Господня, волею своею будут собираться и огнем сожигаться. Всякого их Господь причтет с мученики”». Теперь, утверждал старообрядческий наставник, древнее пророчество сбылось: «оное де святой Мефодий писал на нынешнее время, ибо ныне с мертвых дань берут, потому что государь Петр Первый узаконил ревизии и когда сколко в ревизии написано будет людей, то хотя ис того числа многие и помрут, однако ж народ принуждают подати до будущей ревизии платить». Совсем иначе поступали «благочестивые цари». Они «збирали с одних живых, а за мертвых не требовали» [7].

В-третьих, слухи-воспоминания, призванные объяснить, оправдать или дать негативную оценку происшедшим событиям. Нередко они обеспечивали повторение события вновь, иногда даже с привлечением значительно большего круга участников. Например, в «Истории Выговской пустыни» Ивана Филиппова изложены наблюдения «караула на огнище» — то, что видели солдаты, охраняющие место второго палеостровского самосожжения. Как утверждал старообрядческий историк, в одну из ночей на место, где еще недавно бушевал огонь, спустился огненный столп, «разными цветы цветущий», из которого вышли трое. Судя по облачению, это были два священника и дьякон. Оказавшись на земле, они совершили обряд, напоминающий крестный ход: «хождаху они, мужие, около огнища на посолонь, един в руках имея крест, благословляющий и ограждая огнище, а другий чашу нося с водою и кропя огнище, а третий имея у себе в руках кадило со углием и фимиамом и кадяще огнище, по обычаю дьяконскому». При этом все трое тихо пели какую-то молитву. Троекратно обойдя место самосожжения, они вошли в столп и исчезли [8]. Нельзя не заметить, что оправдания самосожжений, присутствующие в слухах, становились идейной основой для организации новых «гарей», и цикл распространения слухов повторялся вновь, приводя к новым самосожжениям. По выражению известного исследователя сибирских «гарей» И.Я. Сырцова, «первыми примерами (самосожжений - М.П.) раскольники были так увлечены, что наповал лезли в огонь» [9].

Историческое повествование о самосожжениях, дополненное легендарными подробностями, становилось существенным фактором в сохранении памяти о «насмертниках». Крупнейший старообрядческий историк XVIII в. Иван Филиппов, современник многих «гарей», создал величественную картину массового самосожжения, участники которого на глазах изумленных зрителей торжественной процессией отправляются на небо: «егда загореся церковь <…> и после большого дыму из самыя церковныя главы <…> изыде отец Игнатий с крестом в великой славе и светлости, и поднявся поиде в высоту и за ним прочия старцы и народа множество безчисленное, вси в белых ризах, в великой светлости и славе идяху за оным старцем Игнатием горе к небеси и прошедше небесныя двери, и тому невидима быша. А из них падоша на землю во огнь токмо три человека, котории из огня бросишася во окна» [10].

Часто в старообрядческой среде самосожжение рассматривалось как проявление величайшего благочестия. Сторонники самосожжений сотворили впечатляющую картину добровольных страданий за веру, которые восхищали даже безжалостных «гонителей». Так, созданное автором-филипповцем описание смерти отцов Филиппа и Терентия — основателей филипповского толка в старообрядчестве — повествует о мужестве страдальцев и особой, легкой смерти, дарованной им как благословение от Бога. После того, как разгорелся огонь, сообщала народная молва, «не единой из них не скрычал и не зревел, яко вси прежде огня умерли, лехким сном заснули» [11]. Известно, что по народным поверьям быстрая и безболезненная смерть становилась доказательством праведности и грядущего попадания в рай, в то время как долгие мучения человека свидетельствовали о том, что грехи умирающего велики, и ему не миновать ада [12]. Вероятно, именно поэтому старообрядческие сочинения уделяют так много внимания фиксации слухов о последних секундах жизни участников «гари». Как говорилось далее в цитируемом документе, посланный для захвата самосожигателей «афицер», глядя в окно часовни, в которой происходило самосожжение, увидел следующую величественную картину: старец Филипп «стоит во пламени под окном невредим и ризы его целы, и стоял до тех пор, пока не опал потолок» [13].

Сторонники самосожжений были предельно эмоционально вовлечены в процесс распространения слухов, искренне верили в правдивость своих слов, невольно поддаваясь эмоциональному воздействию. Противники самосожжений явно были лишены подобного преимущества. Скорее можно говорить об исполнении ими профессиональных обязанностей душепастырей, призванных спасти множество «простецов» от хитрых, ловких, умелых и циничных организаторов самосожжений. Казни инакомыслящих лишь добавляли авторитета «старой вере» и ее непреклонным последователям, а приходские священники, обращаясь к пастве, не всегда находили аргументы, позволяющие предотвратить самосожжения. Поэтому на рубеже XVII и XVIII вв. проявилась новая, значительно более гуманная, просвещенная и цивилизованная тенденция в пастырской деятельности духовной власти. Отныне фиксация негативных, наполненных кошмарными подробностями слухов о самосожжениях стала неотъемлемой частью литературной деятельности церковных иерархов.

Ее инициатором стал сибирский и тобольский митрополит Игнатий, постриженик Соловецкого монастыря, некоторое время живший в нем после подавления известного старообрядческого бунта. «Увещание» старообрядцев стало для него обычным занятием после поездки в 1687 г. в Кострому и в Кинешму по распоряжению патриарха Иоакима. Находясь в миссионерской поездке, Игнатий обращался с проповедью к местным старообрядцам, чтобы они «от злоб своих и прелести перестали», «обратились бы в покаяние к святой церкви» [14]. Заложенная митрополитом новая линия поведения в отношении старообрядцев оказалась вполне жизнеспособной. Наиболее заметным на этом фоне стало одно из первых произведений, вышедшее из среды ярых врагов «раскола», принадлежащее святому Димитрию, митрополиту Ростовскому. Он, как говорится, на одном дыхании, с ноября 1708 по апрель 1709 г., подготовил огромное произведение, призванное обличить старообрядцев и показать всей стране их грубые заблуждения [15]. Исключительная скорость работы отчасти объясняется тем, что в труде ростовского митрополита широко использованы доводы и фактический материал из произведения предшественника — сибирского митрополита Игнатия. По данным Е.М. Юхименко, митрополит Димитрий активно привлекал слухи: он «пользовался многочисленными источниками: собственными сведениями, рассказами очевидцев (в том числе и вымышленными), письменными сочинениями» [16].

Опираясь на постепенно формирующуюся фольклорную традицию объяснения причин самосожжений, Димитрий Ростовский сводит их к временному помрачению рассудка под воздействием колдовских чар. По его мнению, старообрядцы-самосожигатели не допускают в свои дома священников, но «сами в домех своих творяху некия церковныя службы по чину иерейскому». Во время этих богослужений верующие принимают некое «волшебное» причастие — «ягоды, изюм глаголемыя». Их выносит из подполья «девка с решетом». Внезапно появившись среди молящихся старообрядцев, она кощунственно «глаголет по подобию иерейскому: “Всех вас да помянет Господь Бог во царствии своем”». Затем она раздает изюм, что приводит к неожиданному для непосвященных результату. Старообрядцы внезапно ощущают сильнейшую тягу к самоубийству любым доступным способом: «желают себе смерти, аки бы за Христа, или сожещися, или удавитися, или в воде утопитися, аки в изступлении от ума; и многии тако себе сами погубили» [17]. Предотвращение самосожжений, писал, опираясь на распространенные среди современников слухи, Димитрий Ростовский, становится возможным лишь в том случае, если в происходящее вмешиваются сверхъестественные силы. Они открывают крестьянам, готовым погибнуть в огне, истинный смысл старообрядческого вероучения и предстоящую участникам «гарей» загробную судьбу. Так, перед самосожжением близ нижегородских деревень Княгинино и Мурашкино, готовые к смерти старообрядцы в последний момент, «Богом соблюдении бывше», увидели в дыму разгорающегося пламени двух черных бесов, «по подобию ефиопов», «радующих и плещущих руками, и вопиющих гласно: “наши, наши есте!”». Увидев такое «радование» старообрядцы бросились прочь, вырвались из огня, примчались к священнику, покаялись и «благодариху Бога, избавльшего их от тоя погибели» [18].

Проведенное исследование показывает, что распространение слухов, которое в XVII-XVIII в. само по себе расценивалось как серьезное преступление, приняло серьезные масштабы и имело далеко идущие последствия, не только приводя к новым и новым самосожжениям, но и поспешно формируя особое явление религиозной жизни России — старообрядческое движение. Безусловно, возникновение каждого отдельного слуха было ситуативным и спонтанным явлением, рассчитанным на узкий круг слушателей. Однако взятые в совокупности слухи представляли собой систему сюжетов, подводящих современников к мысли о чрезвычайности событий, происходящих в окружающем мире, указывающих на выход из создавшейся ситуации (самосожжения) и оправдывающих тех, кто прибег к «огненной смерти». В создавшемся положении Русская православная церковь, опираясь в борьбе со старообрядцами на репрессивную мощь государства, тем не менее, искала пути и способы преодоления религиозных заблуждений при помощи дискуссий, рациональных аргументов, богословских доводов, и далеко не в последнюю очередь, используя слухи — своего рода квинтэссенцию эмоциональных рассуждений о грядущей загробной каре за самосожжение.

 

1. См. о самосожжениях подробнее наши работы:Пулькин М.В. Огненная прелюдия Империи (старообрядческая дискуссия о самосожжении в конце XVII в.) // Человек между Царством и Империей: Сб. материалов международной конференции. М., 2003. С. 318—327; Пулькин М.В. Почитание мест самосожжений старообрядцев на Европейском Севере России (XIX-начало ХХ в.) // Мировоззрение и культура севернорусского населения. М., 2006. С. 215—223; Пулькин М.В. Самосожжения старообрядцев в XVIII веке. По материалам Европейского Севера России // Одиссей. Человек в истории. М., 2003. С. 105—121; Пулькин М.В. «Славнии учители самогубительныя смерти» и их последователи (о самосожжениях старообрядцев в конце XVII-XVIII в.) // «Мужское» в традиционном и современном обществе. Вып. 2. М., 2004. С. 189—196; Пулькин М.В. Самосожжения старообрядцев в XVII – XIX вв.: проблемы географии // Вопросы истории и культуры северных стран и территорий. № 1 (17), 2012. С. 40 – 50.

2. Увещание от святейшего Синода об уклонении от самовольного страдания и лишения жизни // Полное собрание постановлений и распоряжений по ведомству православного вероисповедания Российской империи. Т. 2. СПб., 1872. № 588. С. 234.

3. Чумичева О.В. Соловецкое восстание 1667-1676 гг. Новосибирск, 1998. С. 114.

4. Смирнов П.С. Внутренние вопросы в расколе в XVII в. Исследование из начальной истории раскола по вновь открытым памятникам, изданным и рукописным. СПб., 1898. С. 21.

5. Там же. С. 21.

6. Российский государственный архив древних актов. Ф. 7. Оп. 1. Д. 2138. Л. 56 об.

7. Там же. Л. 57.

8. История Выговской старообрядческой пустыни. Издана по рукописи Ивана Филиппова. СПб., 1862. С. 64.

9. Сырцов И.Я. Самосожигательство сибирских старообрядцев в XVII и XVIII столетии. Тобольск, 1888. С. 17.

10. История Выговской старообрядческой пустыни. Издана по рукописи Ивана Филиппова. С. 43—44.

11. Демкова Н.С., Ярошенко Л.В. Малоизвестное старообрядческое сочинение середины XVIII в. «История пострадавших отец Филиппа и Терентия» // Рукописное наследие Древней Руси. По материалам Пушкинского Дома. Л., 1972. С. 190.

12. Кремлева И.А. Похоронно-поминальные обряды у русских: связь живых и умерших // Православная жизнь русских крестьян XIX-XX вв.: Итоги этнографических исследований. М., 2001. С. 77.

13. Демкова Н.С., Ярошенко Л.В. Малоизвестное старообрядческое сочинение середины XVIII в. «История пострадавших отец Филиппа и Терентия». С. 190.

14. Смирнов П.С. Из истории противораскольнической миссии XVII в. Поездка архимандрита Игнатия и протопопа Иоанна Иоаннова в Кинешму для увещания раскольников и составленное Игнатием описание этой поездки. СПб., 1903. С. 4.

15. Димитрий Ростовский. Розыск о раскольнической брынской вере, о учении их, о делах их, и изъявление, яко вера их неправа, учение их душевредно, и дела их не богоугодны. М., 1855. С. 24—25.

16. Юхименко Е.М. Неизвестная страница полемики Выговских старообрядцев с официальной церковью: предыстория «Поморских ответов» // Труды Отдела древнерусской литературы. Т. LI. СПб., 1999. С. 406.

17. Димитрий Ростовский. Розыск о раскольнической брынской вере. С. 573.

18. Там же. С. 573—574.

 

 

 

© М. В. Пулькин

 

 

Журнал создан в сотрудничестве с Министерством регионального развития Российской Федерации

 

 

Назад

При перепечатке оригинальных материалов обязательна ссылка на
«Вопросы истории и культуры северных стран и территорий»