Вопросы истории и культуры

северных стран и территорий

-------------------------------------

Historical and cultural problems

of northern countries and regions

 

Научные статьи

 

Этнография

 

И.Н. Белобородова

(Санкт-Петербург, Россия)

 

Промысел «лесных охот» в традиционном природопользовании
населения Русского Севера
(середина XIX – первая четверть XX в.)

 

Лес и его богатства на Русском Севере служили одной из основ формирования различных промыслов, главное место среди которых занимала охота. Ученый-лесовод А.А. Силантьев, составивший подробный «Обзор промысловых охот в России», включил три севернорусских губернии (наряду с Вятской и Пермской) в т.н. Промысловый район, в котором «охота составляет исконный, самостоятельный промысел, служивший прежде населению почти единственным источником его благосостояния» [1].

Весьма важным вопросом при изучении традиционных форм природопользования является проблема районирования его локальных типов в целом и отдельных видов деятельности, в частности. Применительно к охотничьему промыслу можно говорить, что лесная охота – лесованье, лешня – как подсобный вид хозяйства была распространена по всей территории Русского Севера, но преимущественное развитие она получила в верховьях и низовьях рек, где было сосредоточено наибольшее количество лесных площадей. Так, волостной писарь Кедвавомской общины, находящейся в верховьях р. Мезени, писал: «Самые важные  вспомогательные статьи для продовольствия населения суть звериный и птичий промыслы. На них-то преимущественно и возлагает свои надежды население. Они доставляют средства и для уплаты налогов, и для покупки недостающего количества хлеба» [2]. В Повенецком уезде Олонецкой губернии, занимавшем район верхнего течения рек Выг и Илекса, по свидетельству лесничего Г. Перлыгина, «главное занятие жителей состоит в промысле разного рода дичи, водящейся в изобилии по тамошним обширным и пустынным лесам» [3]. Все мужское население Онежского уезда, проживавшего на водоразделе Онеги и Северной Двины по Чекуево-Обозерскому тракту, «с Рождества Богородицы (8 сентября) или с Воздвиженья (14 сентября) идет в лес для стрельбы рябчиков и белок, попутно убивая лосей, медведей и лисиц, а также  крупную птицу - глухаря, тетерева-косача и белую куропатку. Промысел этот продолжается до сильных морозов и выпадения глубокого снега, когда ходьба по лесу становится затруднительной, да к тому же к этому времени поспевают и другие работы» [4]. Русские крестьяне, заселившие низовья р. Усы  (притока Печоры) в 60-е гг. XIX в., были привлечены сюда «и теперь (в начале XX в. – И.Б.) главным образом существуют охотой на белок и куропаток» [5].

Основными объектами охоты на всей территории Русского Севера были пушные звери и боровая дичь (Таблица 1). Среди пушных зверей на первом месте стояла белка (векша), добывавшаяся особенно в больших количествах в Печорском, Мезенском, Кемском и Шенкурском уездах; велась охота на лисиц (рыжих и черно-бурых), куниц, волков, выдр, медведя, зайцев. В тундре добывались горностаи и песцы. В Онежском и Вельском уездах по глубокому снегу в незначительном количестве производилась добыча лосей. Из птиц главными объектами охоты служили: рябчик, куропатка, тетерев, глухарь. В тундровой зоне ловили полярную куропатку, которой за сезон добывалось до 1000 пар на двор [6]. На лесных озерах и в тундрах Мезенского и Печорского уездов, на островах Колгуев, Вайгач, Новая Земля велась охота на диких уток, гусей, лебедей и полярную куропатку.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Таблица 1

Основные объекты охоты на Русском Севере

в конце XIX – начале XX века

 

 

 

Источник: Силантьев А.А. Обзор промысловых охот в России. – СПб.: тип. В. Киршбаума, 1898. – С. 213

 

Условные обозначения:

АГ – Архангельская губерния

ВГ – Вологодская губерния

ОГ – Олонецкая губерния

 

¦ - животное служит в данной местности главным предметом промысла

0 - животное является предметом промысла в данной местности, не имея главного  значения

• - промысловое значение животного весьма незначительное

 

Материалы по охоте Русского Севера позволяют говорить, что основные приемы и навыки были заимствованы русским населением у коми-зырян, сохранивших черты древнего типа таежных охотников и рыболовов [7].

Охота носила сезонный характер, что было связано как со сроками сельскохозяйственных работ, так и биологическими ритмами объектов охоты (линька, гнездованье, залегание в спячку, брачные сезоны и пр.). В связи с этим выделялось два основных охотничьих периода: весенний и осенний.

Осенний период продолжался с Успенья (15.08) до осенних Кузьминок (1.11) или Филиппова дня (14.11), когда глубокий снег затруднял передвижение охотника. «Но некоторыми видами лешни, как, например, на медведя, оленя, лося, куницу, зайца и т.п. занимаются и всю зиму» [8]. Весенний период охоты начинался в марте  и продолжался до наступления тепла. Наиболее продуктивной была осенняя охота, дававшая основной доход населению.

Самым распространенным видом осенней охоты было лесование на белку  - векшу, – поскольку в этот период, после линьки она приобретала особо ценную серую шкурку. «Это бывает после осенней Казанской (22.10 - И.Б.), тогда на белку и охота, потому она на ту пора воспела, пушистой стала, серой стала. Тогда она отменно хороша – на зиму теплой шубой запаслась – охотнику в лес надо» [9]. В это время белка в поисках пищи переходила из лиственных лесов в хвойные. Охота на белку производилась только с собаками, «так как без них найти человеку векшу не только трудно, но почти невозможно. Можно увидеть векшу лишь случайно, когда она спрыгивает с дерева на дерево» [10]. В основном употреблялись собаки «особой местной породы под названием «лайка». Это средней величины собака, длинношерстная, с острой мордой, короткими стоячими ушами; она бывает различной масти. Крестьяне очень дорожат своими собаками, особенно теми, которые лают и по зверю, и по птице, что редко соединяется в одной собаке» [11]. Кроме того, в Олонецкой губернии особой ценностью пользовались т.н. «карельские собаки», похожие «величиной и видом на лисицу; собаки сии лаем своим указывают птицу, белку или другого зверя, которых без сего, по огромности леса отыскать трудно» [12]. Интересно, что сам охотник также должен был обладать тонким чутьем. «Ведь у нас как на Севере? – говорил один из пинежских охотников, - Если мужик носом белку не чует – не мужик. Вот и развивали смолоду чутье. Чует мужик и белку, и зайца, и куницу, и всякую другую живность» [13].

Охотники прекрасно разбирались и умело пользовались особенностями поведения зверей. По сведениям Иванова, действительного члена Олонецкой губернского статистического комитета, «промышленники различают два рода белок: «белка-ходок и белка-седун» [14]. Аналогичные сведения сообщил С.В. Максимову пинежский охотник. «Есть белка ходок, есть сидячая. Одна не любит шататься, другую ничем не удержишь: она раньше других и леса меняет. И всякая погода на нее свою силу имеет: холода стоят, она такая резвая и бойкая, что и хорошая собака ее не доймет глазом, не наследит. Дожди ей хуже неволи; в дождь белка, что курица мокнет. Тогда она покой любит, спит больше. Когда шибко ветрено – белка с дерева сходит, по земле прыгает» [15]. Зависело поведение белки и от ее предыдущих «контактов» с человеком. «Если найденная [охотником] белка до него уже кем-либо другим была найдена и «гонена», то она становится чрезвычайно хитрой и … увидеть ее не возможно, ибо она заберется под самую вершину дерева и засядет в такие густые прутья (ветки) ели или сосны, да ляжет еще вдоль по пруту, что увидеть ее надо оставить попечение» [16]. Охота за такой белкой представляла немало трудностей, так как приходилось или рубить дерево, на котором спряталась белка, что было и чрезвычайно непроизводительно, и запрещено законом, или самому лезть за ней – стряхивать, - опасаясь, что белка может убежать и вновь спрятаться на другом дереве. Обычную же белку, выслеженную с помощью собаки, выколачивали топором, т.е. стуком вспугивали спрятавшегося в еловых ветках зверька, а затем били из ружья.

Наиболее распространенными орудиями охоты на белку в конце XIX – начале XX в. были кремневые ружья с наружным замком. Хотя к началу XX в. они безнадежно устарели, но продолжали использоваться на Русском Севере повсеместно, так как каждый охотник считал свое ружье «пристрелянным» и ценил его за меткий и резкий бой. Однако убитая из ружья белка браковалась скупщиками из-за испорченной шкурки и шла вторым сортом. Шкурками же первого сорта считалась белка, убитая традиционным способом – при помощи ловушек давящего типа – плах. Изготовлялась такая плашка из толстого обрубка дерева, который раскалывали вдоль на две неравные части. Одна из них – более толстая – служила гнетом, вторая – потоньше – основанием ловушки. Между гнетом и основанием настораживался специальный деревянный колышек – сторож/сторожек, - который при малейшем прикосновении зверя, заходившего в плашку за приманкой, выскакивал, прочно запирая добычу в ловушке. Охотник заготавливал плашки для предстоящего сезона весной или в самом начале лета, чтобы до начала осеннего промысла дерево в местах, очищенных от коры, успело потемнеть. Устанавливали ловушки на специальных тропах, называемых плашниками [17] или на специально приготовленных местах – т.н. паргах, «которые выкапываются на боровых местах из-под белого мха. Парга – это небольшие кругленькие красно-желтые грибы, иначе называемые «губами» [18]. По мнению Иванова, охота на белку при помощи слопцов (пастей) была заимствована русскими у коми-зырян [19].

С помощью плах и типологически близких им клепцов, колод и кряжей охотились не только на белку, но и на других пушных зверей – горностая, зайца, куницу, лису, - а также на крупную птицу, преимущественно глухарей. Применяли этот тип орудий лова после установления снежного покрова, когда звери в поисках корма уходили с открытых пространств в леса. Кроме того, к этому времени у зверей заканчивалась осенняя линька, и они приобретали наиболее ценный светлый мех, который необходимо было сохранить в неповрежденном виде. Вот как описывает этот вид охоты А. Шустиков, наблюдавший его в т.н. Троичине – северной части Кадниковского уезда Вологодской губернии: «кряжи устанавливаются так: берут два бревна, кладут одно из них на другое, затем верхнее бревно от нижнего на один аршин поднимают и подставляют под него несколько осиновых прутьев, чтобы бревно держалось в приподнятом положении. Заяц, увидавший осиновые прутья, столь низко находящиеся к земле, начинает их грызть; когда же перегрызает несколько из прутьев, то верхнее бревно, держащееся доселе на прутках, упадает и заяц им придавливается. Этот способ лова производится зимою, т.к. в это время заяц питается осиновой корою и молодыми осиновыми прутьями» [20]. Интересен в этой связи этиологический рассказ «Почему у Зайца короткий хвост», бытовавший на нижней Пинеге и передававшийся в среде охотников из поколения в поколение как часть тайного знания – «по большому секрету». «Раньше был у зайца длинный хвост. Охотились на него по снегу на лыжах. Бежит охотник по заячьему следу,… бежит быстрее ветра, догоняет зайца, хватает его за хвост, два раза накручивает на кисть руки, чтобы не пробуксануло, резко дергает назад. Заяц бежит дальше, а шкура остается в руке. В старину заячьего мяса не ели, а шкура таким способом получалась без дефектов. И зайцу не душевредно, и охотник не в убытке… Однажды вот что произошло. Мужик был ядреный, да и заяц попался матерый. Дернул охотник за хвост, а хвост и оторвался. Заяц убежал с коротким хвостом. С тех пор и начали плодиться куцые зайцы. А чтобы шкуру не портить стали ловушки ставить» [21].

Ловушки давящего типа применялись и на более крупных животных, например, лисиц и волков. При охоте на этих осторожных и хитрых зверей, обладающих к тому же чрезвычайно тонким нюхом, капканы предварительно натирались «богородской» травой, которую, например, в Вельском уезде Вологодской губернии охотники получали от богомольцев с Соловецких островов, поскольку были уверены, что она растет только там [22].

В приполярных районах сохранился достаточно древний – засадный -  вид охоты на пушного зверя, в частности, лисицу. По описанию В.И. Немировича-Данченко, в Кольском уезде эта охота выглядела следующим образом: «Выкопав яму, колянка строит над ней шалаш, засыпает его снегом, оставляя небольшое отверстие для ружейного дула. На всю ночь она садится сюда, и ждет зверя на приманку, которой служит какая-нибудь падаль. Сюда слетаются вороны, за ними крадутся лисицы» [23]. Аналогичным способом охотились на лис и в Мезенском уезде, где их  караулили «в сторожках»: «в бугре сделана яма и сруб, все землей укрыто, одно окошко наружу, ход в сторожку сделан под землей саженей на 10 и более. Ночами лисиц караулят, когда они приходят на приваду» [24].

С пушной охотой было связано применение еще одного вида орудий лова – сетей и силков. С их помощью охотились в начале зимы, когда звери, в поисках корма, выходили на лесные поляны, на которых появлялись озимые всходы [25]. В Сольвычегодском уезде с помощью сетей охотились на горностаев. «Горностаев ловят осенью, когда они уже побелели, именно ставят около норки мережку, составляемую из двух сеток – одной с крупными ячеями и другой с мелкими, сшитых вместе по краям. Выйдя из норки, зверек запутывается в сетях и остается в них» [26]. В Олонецкой губернии силки на зайца – сило – представляли собой удавную петлю из тонкой медной проволоки, один конец которой прикреплялся на заячьей тропе к дереву так, чтобы петля находилась сантиметров на 18 – 20 выше снега. Зверек попадал головой в силок и давился [27].

Но преимущественное распространение сети и силки получили при охоте на лесную птицу – рябчиков, тетеревов, уток, куропаток. Однако самым простым и, по-видимому, самым древним видом охоты на боровую дичь был способ ловли ее руками. Во всяком случае, еще в первой половине XIX в. Г. Перелыгин наблюдал его в лесных дачах Повенецкого уезда Олонецкой губернии, где тетерева, глухари, куропатки и прочие птицы были настолько смелы, что подпускали к себе охотника «менее, нежели на 10 шагов; мшаников (тетеревов – И.Б.) крестьяне ловят руками, если только узнают, где они обыкновенно зарываются в снег» [28].

Осеннее лесованье на боровую птицу начиналось с Рождества Богородицы - 8.09 - (южные районы), или с Успенья - 15.08 - (северные районы), когда птица целыми стаями переходила в рябиновые леса, оставаясь там на зимовку: «тогда рябы кучатся, голоса подают, плодовиты шибко» [29]. Весенний лов рябчиков начинался с Благовещенья (25.03), когда птицы перелетали из лиственных лесов в хвойные для гнездования.

На Русском Севере существовало два способа охоты на птицу с помощью силков. При первом способе силки устанавливались  на дереве, куда чаще всего слетаются птицы: на березе - для тетеревов, на рябине – для рябчиков, на сосне – для куропаток. Земля под таким деревом разрыхлялась и на ней разбрасывалась приманка. Силки делали или просто в виде петли, которую вместе с приманкой располагали на ветке, или в виде силья – специального устройства из веток и медной проволоки. Вот как описывает Н. Иваницкий устройство такого силья в Сольвычегодском уезде: «выбирают в лесу две стоящие неподалеку одна от другой сосны, делают в них топором зарубки и в этих зарубках укрепляют еловую хворостину с сучьями на одной стороне, обращенной кверху. Два соседних сучка пригибают друг к другу и связывают вершинками так, что образуется полукруг. Из тонкой медной проволоки делаются петли, которые и укрепляются в промежутках между сучьями, под петлями же привязываются к хворостинке кисти рябиновых или калиновых ягод, как приманка. Птица садится на хворостинку между сучьями, наклоняет голову, чтобы достать ягоды, и петля затягивает ей шею» [30].

При втором способе силки устраивались между двух стоящих деревьев, чаще всего елей. На высоте примерно 1,5 м. от земли делались топором зарубки, в которые укладывалась поперечная жердь – очищенная от веток и сучьев молодая ель. Над жердью из двух неочищенных, но лишенных хвои противолежащих веток связывалось кольцо, к которому прикреплялась петля с приманкой. Переходя по жерди, птица запутывалась в петле [31]. В Вельском уезде для устройства этого приспособления – жердки – срубали молодое дерево, которое одним концом клали на особую подставку-развилку; другой конец поддерживался оставшимся пнем. В развилке под петлей помещалась приманка [32].

Еще одной из разновидности горизонтальных силков были пленицы. Пленица устраивалась из двух воткнутых в землю жердей, между которыми натягивалась толстая нитка, сложенная пополам. «Из конского волоса делается петля; конец волоса привязывается к натянутым между вичками нитям, петля раздвигается и верхний край ее просовывается между нитями» [33]. Этим способом преимущественно ловили диких уток, которые, «бродя весной по жниве и отыскивая там себе пищу, попадают головой в петлю и она их давит» [34]. Осенью уток и гусей били при перелетах на реках, речках и озерах. Весьма оригинальный способ ловли диких гусей существовал в Сольвычегодском уезде. «Где-нибудь на высокой веретье (горушке), незатопляемой весенней водою, втыкается накрепко в землю сосновый колышек с поларшина величиной. К нему привязывается тоненькая веревочка около трех четвертей длинной с рыболовным крючком на конце. На крючок, как приманка, насаживается небольшая картофелина, которая и лежит в травке. Гусь, найдя эту картофелину, проглатывает ее и попадается на крючок» [35]. Аналогичный способ лова птиц на земле, основанный на знании их повадок, бытовал в Вельском уезде под названием тропа. Он заключался в том, что в сосновых лесах охотники устраивали ловушки, имитируя круги, которые оставляли тетерева, взрыхляя лапами песчаную почву в поисках ягод и мелких камешков, необходимых им для пищеварения. Ловушки представляли собой частокол из вбитых вплотную друг к другу палочек. «В середине частокола делают отверстие шириной около 3 вершков для того, чтобы птица могла свободно переходить с одной стороны круга на другую; и в этом-то вот отверстии и ставят силок, скрученный из конского волоса» [36].

В тундровой зоне низовьев р. Печоры существовал своеобразный детский промысел, служивший не только одним из средств пропитания, но и в качестве своеобразной «промысловой» школы. Это – охота на перелетных птиц семейства воробьиных – т.н. пуночек (снежный подорожник). По воспоминаниям П.М. Спирихина, еще в 20-е гг. XX в. мальчишки-пустозеры весной (апреле-мае, в зависимости от сроков наступления тепла) расчищали от снега холмы, на которых сохранялись семена сорной травы мокрицы, подсыпали к ним овес и крупу, чтобы привлечь птичек, и устанавливали плашки – «нитяные или деревянные ловушки с силышком из конских волос» [37]. Примечательно, что взрослые не только не осуждали, но, напротив, поддерживали этот промысел, обучая подростков правильно ставить ловушки и выбирать место охоты. «Ведь и сами они в детстве были такими же охотниками, и уже потом стали охотиться на уток и куропаток» [38].

На водоплавающую дичь северорусский крестьянин охотился только для домашнего употребления. Различали сухих уток (т.е. тех, которые не ныряют за пищей на дно) – шилохвостей, свиязей, чирков, широконосок, - и уток нырковых пород (чернети, гоголи, сауки и пр.). В первом случае основным охотничьим приемом было использование т.н. плениц – ловушек на основе куропачьих силков, которые устанавливали на воде и удерживали на плаву при помощи деревянных приспособлений и шнура. На птицу нырковых пород охотились при помощи пущальниц – рыболовных снастей. У пустозер летнее-осенней охотой на водоплавающую птицу занималась, преимущественно, молодежь, а осенью – взрослое мужское население, поскольку именно осенью «солили уток впрок на зиму» [39].

Одной из разновидностей  охотничьего промысла можно считать сбор гагачьего пуха и яиц, производившихся на побережье и островах Белого моря и приносивший значительный доход населению Поморья. «Целыми партиями по несколько карбасов, иногда десятками, отправляются жители Сорок, Шуи, Сухого Наволока и других местностей на промысел, - писал Н.В. Кудрявцев, -  В эту экспедицию снаряжаются и старый, и малый» [40]. Власти пытались запретить этот, с их точки зрения, варварский промысел. Однако у населения были свои экологические мотивировки, основанные на знании поведения птиц. «Первый раз отправляются за сбором в начале июня, затем - когда гага успеет вторично снести партию яиц и, наконец, в июле последний снос, который отчасти уже бережется туземцами» [41]. Аналогичным образом регулировался и сбор гагачьего пуха, который, например, у  зуйков (мальчики-помощники на Мурманском промысле) составлял особый вид промысла и дополнительную статью дохода.  «Весной гагара сядет на каменный карниз (мурманских утесов – пихт – И.Б.), нащиплет у себя с груди пуху и в пух снесет яйца. Этот пух можно взять, гагара второй раз гнездо пухом своим выстелит. И второй пух можно собрать. Гагара в третий раз нащиплет пуху. Этот пух нельзя тронуть. Птица бросит се и навеки отсюда улетит» [42].

Особый вид охоты представляло собой лесованье на крупных зверей, таких как медведь, лось или олень. Существовало два вида охоты на медведя: зимний и летний. Первый вид медвежьей охоты производился по глубокому снегу в конце февраля – начале марта, когда медведь крепко спал в берлоге. «По первому насту, больше всего в Великий пост полесники отправляются к выслеженной уже берлоге на лыжах, вчетвером или более, с несколькими собаками вооруженные большепульными винтовками, рогатинами, топорами и толстыми кольями. Двое охотников, добравшись до берлоги, загораживают отверстия кольями крест-накрест, третий становится перед самым отверстием, а четвертый между тем старается дознать, тут ли медведь, всовывая в отверстие длинные колья» [43]. Поднятого из берлоги зверя убивали из винтовок.

Во втором случае на окраине овсяного поля, находящегося недалеко от леса, устраивался лабаз – небольшое сооружение из жердей, положенных между двух стоящих близко деревьев и замаскированное ветвями. В лабаз садился охотник и подкарауливал медведя. По материалам из Олонецкой губернии, с лабаза (лаваса) били т.н. овсянников и стервятников – медведей, живших в летнее время по соседству с человеческим жильем и кормящихся в овсяных или ржаных полях, или нападающих на домашнюю скотину [44]. В Вельском уезде Вологодской губернии охотой с лабазов занимались только молодые лесники-первоучки, тогда как знающие, опытные охотники  били медведей только «с земли». «Не охотящийся местный народ называет таких опытных и храбрых лесников колдунами, знающимися с чертями, ибо храбрость таких лесников выходит за пределы их понимания» [45]. Кроме активных видов охоты на медведя, существовали и пассивные: сторожка ружья на медвежьей тропе или близ полей, устройство ловушек (кляпцы, пасти) и ям [46].

Не менее опасным видом охоты, требующим к тому же большой выносливости, была охота на копытных – лосей (сохатых, сохатцев) и оленей. В Олонецкой губернии даже существовала поговорка: «на медведя идешь – готовь постель, на лося – теши доски (на гроб)» [47]. Охота на копытных производилась только по глубокому снегу, преимущественно в марте, когда образовывался небольшой наст, легко выдерживавший лыжника, но проваливавшийся под тяжестью зверя, который ранил об его острые края ноги. Охотник иногда был вынужден преследовать стадо несколько дней, дожидаясь, когда одно из ослабленных животных не «пристанет» (устанет) до такой степени, что подпустит охотника на расстояние выстрела. По материалом из Олонецкой губернии, случалось, что во время преследования, охотник убивал уставших копытных прямо топором по несколько штук в день [48]. Гоньба могла продолжаться до 7 – 10 дней, так что охотник вынужден был ночевать в лесу на 30 – 40° морозе. Поэтому северные охотники изобрели специальный способ ночевки в зимнем лесу. «Способ этот заключается в том, что лесник, желая переночевать в лесу, подыскивает и срубает еловую или осиновую «сушу» (сухоподстойное дерево), отрубает от нее две чурки по 1 сажажени длины, раскалывает их на половины и выдалбливает топором часть середины этих плах, делая из них как бы колоды для пойла скоту, затем опять складывает их в одно место, предварительно положивши в пустую середину их хворосту и огня. Чурки эти начинают внутри понемножку тлеть, но не вспыхивают пламенем, т.к. приток воздуха внутрь их не большой. Разжегши чурки, лесник выгребает в снегу яму, подстилает под себя хвои и ложится спать, положивши возле себя, по ту и другую сторону, эти тлеющие чурки. Таким образом, он спасается от морозов и даже прекрасно выспится. Говорят, что такое ложе, именуемое «нотья», а в некоторых местах «ночья», бывает очень теплое» [49].

В целом, лесная охота составляла одну из важных статей дохода населения Русского Севера. Так, по данным А.П. Энгельгардта за 1895 г., в Мезенском уезде  «зверей и дичи добыто: зверей (в том числе, преимущественно белки) 11,000 штук и птиц (белых куропаток, рябчиков и глухарей) 26,000 пар, всего на 14,500 руб.» [50]. Крестьяне северо-восточной части Повенецкого уезда получали «от охотничьего промысла по 100 – 150 руб. в год» [51]. По воспоминаниям жителей д. Качема Верхнетоемского района (верховья р. Пинеги) семья за один осенний охотничий сезон могла заработать до 80 – 100 руб., а в 1912  - «урожайном» - году, когда из пределов волости только рябчиков было вывезено 20 тыс. штук на сорока лошадях (по 500 шт. на возу) доходы семьи поднялись до 250 руб. [52]. По Чекуево-Обозерскому тракту «в удачливый год от продажи убитых птиц и зверя выручается от 25 до 100 р. на ружье. Настрелянное сбывается приезжающим скупщикам, а последние – отправляют его на ярмарки и на столичные рынки» [53]. Даже новопоселенцы Усы, несмотря на свою удаленность от местных рынков сбыта, могли достаточно сносно существовать за счет продажи крыльев и хвостов полярной куропатки за границу, выручая в «хороший год» от 90 до 125 руб. (по 18 – 25 коп. за пару убитых птиц) [54]. В г. Каргополе занятие беличьим промыслом (выделка и шитье шкурок) было поставлено на промышленную основу. Здесь на шесть лесопромышленников работало 60 человек, получавших за свой труд в год от 180 до 250 руб. (мастера) и от 10 до 15 руб. (швеи и подмастерья). Всего в 1880 г. было продано 1 млн. беличьих шкурок, а в 1881 г. из-за возросшей конкуренции их число снизилось до 835 тыс. штук. Цены на обработанные шкурки колебались от 17 до 20 коп. за штуку [55].

Однако изменения в популяциях зверей и птиц существенным образом влияли на доходы от занятий охотой. Например, в Печорском уезде, по сведениям кн. Н.Д. Голицына, в 1886 г. доход от промысла белой куропатки, составлявшей некогда основу промысла, равнялся всего 8 руб. на каждого охотника в связи с резким сокращением численности этой птицы. «Объясняют это явление промышленники следующим оригинальным образом. За последнее время дул продолжительный южный ветер, а так как куропатки при полете будто бы не могут сопротивляться силе ветра, а подчиняются его направлению, то и были занесены в море, где и утонули («куропти все в море потопли»)» [56].

В целом, в конце XIX - начале XX в. охотничий промысел на Русском Севере переживал заметный упадок, что было связано как с вышеотмеченным сокращением популяции промысловых животных, так и с усилиями властей, активно боровшихся с «варварскими» способами охоты с помощью ловушек давящего типа (Закон 1882 г.).  Отсутствие у населения средств на покупку ружей, по сведениям А.А. Силантьева, заставило почти половину промышленников отказаться от производства промысла [57]. Немалый вред традиционной охоте нанесли и модернизационные процессы, связанные с распространением городской охоты, ставшей чрезвычайно модной на рубеже веков, а также – капитализацией промысла и появлением, в связи с этим, большого числа перекупщиков, делавших труд охотника чрезвычайно невыгодным. «В подгородных местах, вследствие увеличения числа промышленников, добравшихся даже до турухтанов и дупелей на токах, дичь совершенно истреблена и за ней приходится отправляться подгородному промышленнику по путику не за 10 верст, как было прежде, а за пятьдесят; путики неподгородных промышленников соответственно увеличились на 100 верст», - сокрушался архангельский охотник Дюк [58].

 

СПИСОК СОКРАЩЕНИЙ:

АГВ – Архангельские губернские ведомости;

АЛФ ПГУ – Архив Лаборатории фольклора Поморского государственного университета

Архив ММК – архив музея «Малые Карелы»

Архив РЭМ – архив Российского этнографического музея

ВГВ – Вологодские губернские ведомости

ЖС - Живая старина

ЖМНП – Журнал Министерства народного просвещения

ИАОИРС – Известия Архангельского общества изучения Русского Севера

 

 

1. Силантьев А.А. Обзор промысловых охот в России. – СПб.: тип. В. Киршбаума, 1898. – С. 214.

2. Протоколы годичного заседания Архангельского губернского статистического комитета, происходившего 21 декабря 1881 года // АГВ. – 1882. - . № 15. - С. 6.

3. Перелыгин Г. Замечания о некоторых лесных дачах в западной части Олонецкой губернии // Лесной журнал. – 1839. - № 5. – С. 310.

4. Ф. Н. По Чекуево-Обозерскому тракту // ИАОИРС. – 1910. - № 8. – С. 32.

5. Пер[ Б]. Поселки на р. Усе и ее притоках // ИАОИРС. – 1910. - № 14. – С. 16.

6. Там же.

7. Данный тезис требует проведения конкретно-этнографических исследований локальных типов природопользования и их соотнесения с аналогичным материалом по этнографии финно-угорских народов Севера /Северо-Запада (саамы, карелы, коми) и Поволжья (удмурты, марийцы, мордва), а также – самодийских народов (европейские ненцы). В целом же, можно согласиться с мнением Т.А. Бернштам о том, что «культурная роль дорусского населения в процессе образования локальных групп севернорусской культуры» является пока «наиболее трудноуловимой». См.: Бернштам Т.А. Локальные группы Двинско-Важского ареала: Духовные факторы в этно- и социокультурных процессах // Русский Север. К проблеме локальных групп. – СПб.: Наука, 1995. – С. 230.

8. Шустиков А. Тавреньга Вельского уезда. Этнографический очерк // ЖС. – 1895. – Вып. II. – С. 189.

9. Максимов С.В. Год на Севере. – Т. 2: Поездка по северным рекам. – СПб., 1859. – С. 351.

10. Шустиков А. Тавреньга Вельского уезда… С. 189.

11. Дмитровская Е. Русские крестьяне Олонецкой губернии (Очерк) // ЖС. – 1902. – Вып. II. – С. 133.

12. Дашков. Описание Олонецкой губернии  // ЖМНП. – 1841. – Ч. 42. - № 11, октябрь. – С. 220.

13. АЛФ ПГУ. Ф. 14. Оп. 3. Ед. хр. 1. Л. 74 (№ 86). Запись 1999 г. от Кузнецова Б.А. 1935 г.р.. Д. Шаргомень Пинежского р-на.

14. Иванов. Промыслы охоты на зверей и птиц в Олонецкой губернии // Журнал охоты. – 1876. – Т. V. - № 3 (Приложение). – С. XIX.

15. Максимов С.В. Год на Севере… С. 352.

16. Шустиков А. Тавреньга Вельского уезда… С. 190.

17. Давыдов А.Н. Охота, рыболовство, лесные промыслы севернорусского населения р. Мезени в к. XIX – н. XX в. // Архив ММК. П. № 6. – Л. 31.

18. Иванов. Промыслы охоты на зверей и птиц в Олонецкой губернии // Журнал охоты. – 1876. – Т. V. - № 3, сентябрь. – Приложение. – С. XXII.

19. Там же.

20. Шустиков А. Троичина Кадниковского уезда (Этнографический очерк) // ВГВ. – 1883. - № 12. – С. 8.

21. АЛФ ПГУ. Ф. 14. Оп. 3. Ед. хр. 1. Л. 73 – 75 (№ 86).

22. Шустиков А. Тавреньга Вельского уезда… С. 191.

23. Немирович-Данченок В.И. Между Белым морем и Северным Ледовитым океаном // Древняя и новая Россия. – 1876. - № 8. – С. 335.

24. Лобанов А.С. Путешествие на Пешу // На Северной Двине: Сб. Архангельского общества краеведения. – Архангельск, 1924. -  С. 51.

25. Шустиков А. Тавреньга Вельского уезда… С. 191.

26. Иваницкий Н. Сольвычегодский крестьянин, его обстановка, жизнь и деятельность // ЖС. – 1898. – Вып. I. – С. 51 Энгельгардт А.П. Русский Север. Путевые Записки. – СПб., 1897. – С. 198..

27. Иванов. Промыслы охоты на зверей и птиц… С. XXIII.

28. Перелыгин Г. Замечания о некоторых лесных дачах в западной части Олонецкой губернии // Лесной журнал. – 1839. - № 5. – С. 311.

29. Максимов С.В. Год на Севере… С. 354.

30. Иваницкий Н. Сольвычегодский крестьянин… С. 52.

31. Давыдов А.Н. Охота, рыболовство, лесные промыслы… П. № 6. Л. 30.

32. Архив РЭМ. Ф. 7. Оп. 1. Д. 110. Л. 9.

33. Иваницкий Н. Сольвычегодский крестьянин… С. 51.

34. Там же.           

35. Там же. С. 52.

36. Архив РЭМ. Ф. 7. Оп. 1. Д. 110. Л. 8 – 9.

37. Спирихин П.М. Пустозерск моего детства. – Нарьян-Мар: изд-во Ненецкого окружного краеведческого музея, 1999. – С. 30-31.

38. Там же. С. 31.

39. Там же. С. 24-25.

40. Кудрявцев Н.В. Очерки Западного Беломорья // Русский Вестник. – 1884. - № 9-10. – Т. 173. – С. 168- 169.

41. Там же.

42. Шергин  Б. Запечатленная слава. Поморские были и сказания. – М., 1967. – С. 69.

43. Иванов. Промыслы охоты на зверей и птиц…№ 3. – С. XVII.

44. Там же. № 2. - С. II.

45. Шустиков А. Тавреньга Вельского уезда… С. 192.

46. Воропай И. Охота на медведя в Шенкурском уезде //  Сельское хозяйство и лесоводство. – 1865. – Ч. 90. – С. 31 – 48.

47. Иванов. Промыслы охоты на зверей и птиц… № 3. - С. XVIII.

48. Там же.

49. Шустиков А. Тавреньга Вельского уезда… С. 193.

50. Энгельгардт А.П. Русский Север… С. 193.

51. Перелыгин Г. Замечания о некоторых лесных дачах в западной части Олонецкой губернии // Лесной журнал. – 1839. - № 5. – С. 310.

52. Справка о бывших крестьянах, которые занимались, кроме хлебопашества и другими ремеслами и промыслами по заказам на сторону до 1930 г. (записал краевед д. Бурцевской С.Г. Третьяков). – Верхнетоемский краеведческий музей.

53. Ф. Н. По Чекуево-Обозерскому тракту… С. 32.

54. Пер[ Б]. Поселки на р. Усе и ее притоках… С. 16.

55. Беличий промысел в Каргополье // АГВ. – 1882. - № 37. – С. 5.

56. Голицын Н.Д. Записка архангельского губернатора, действительного статского советника кн. Н.Д. Голицына по обозрению Печорского края летом 1887 г. – Архангельск, 1888. – С. 78.        

57. Силантьев А.А. Обзор промысловых охот… C. 218.

58. Дюк. Из записных книжек Архангельского охотника за 1889 и 1890 г. // Промысел и охота. – 1891. – Кн. II. – С. 28.

 

 

 

© И.Н. Белобородова

 

 

Журнал создан в сотрудничестве с Министерством регионального развития Российской Федерации

 

 

Назад

При перепечатке оригинальных материалов обязательна ссылка на
«Вопросы истории и культуры северных стран и территорий»