Вопросы истории и культуры

северных стран и территорий

-------------------------------------

Historical and cultural problems

of northern countries and regions

 

Научные статьи

 

Этнография

 

Д.В. Солодухин

(Москва, Россия)

 

Рационалистическое и мистическое
в освоении Соловков

 

Поводом к написанию этого эссе послужила статья в одном из номеров альманаха «Соловецкое море», где рассказывалось о посадке и снятии катера ТСМ на мель [1]. В ней можно проследить два основных типа отношения к Соловкам – рационалистическое и мистическое. Во все времена оба эти подхода к истории и культуре архипелага соприсутствовали, дополняя друг друга. Вообще едва ли может быть иначе, когда дело идет о местах сакральных.

 

К понятиям рационалистического и мистического

 

Первый подход можно охарактеризовать как основанную на разуме (ratio) попытку целесообразного использования богатств того или иного места. Он основан на поиске наилучших путей решения той или иной задачи: скажем, строительство канала, водопровода, различных фортификационных и хозяйственных построек и т.п. [2]. В этом смысле ищут наилучшего способа решения задачи, – какой бы она ни была – и стремятся устранить всё, что препятствует успешному достижению цели, усовершенствуют пути к ней, анализируют недостатки, причины неудач, извлекают из них уроки и т.п. Управление почти всегда строится на рациональных началах. Вероятно, стоит назвать также «наукосообразный» характер исследования: здесь рациональным является всё то, что может быть освоено наукой. Ещё одной чертой является естественность и обыденность («профанность»), нередко исключающая всё «потустороннее». Мы также можем говорить о «здравом смысле» общества или отдельного человека. Рационализм связан с прагматическим подходом (от греч. ??????, что значит деяние, действие и т.п.), т.е. подходом, основанным на деле и применимым прямо к делу. Его крайней степенью является утилитаризм (от лат. utilitas – польза, выгода). Под ним понимается любая деятельность, в основе которой лежит исключительно расчёт, стремление из всего извлекать выгоду, а также поведение, отрицающее значение духовных интересов и выражающееся в подчинении всех поступков человека получению выгоды, в большинстве случаев имеющей эгоистический характер [3]. (Заметим, в скобках, что с прагматизмом и утилитаризмом как направлениями в философии такое понимание имеет весьма мало общего).

Существенно, что рациональный подход может быть как позитивным, так и негативным для природы и человека: точнее, для того, что именуется «экологией духа». По-видимому, многое здесь зависит как от характера самой рациональности, так и от типа целесообразности. Последняя может быть природной, природно-хозяйственной, политической или экономической [4]. Правда, порой рациональности случается быть и «античеловечной» (=демонической?): например, в исправительных лагерях, с их производством, которое всегда несет в себе установку на вос-производство, на увеличение производительности, на массовость. Производство ставит перед природой требование быть поставщиком – энергии и ресурсов. В этом смысле природа и человек ставятся на службу производству [5].

С определением второго, мистического, подхода дело обстоит сложнее. Термин «мистика», как и «мистерия», первоначально восходит к греческому глаголу «myein», означавшему «держать закрытым рот», который относился к тайным учениям древности, хранившимся в секрете от непосвящённых. Во времена классической Греции сама тайна, которая скрывалась от посторонних, называлась мистикой (от греч. ?? ??????? – секрет, высшая истина), сообщать которую новым людям мог только «иерофант» – открыватель святых тайн [6].

Слово «мистика» (и производные от него) употребляются в литературе в нескольких значениях. Во-первых, это слово применяется для обозначения переживаний единения или слияния с онтологической первоосновой мира и всякого бытия вообще (Бог, Абсолют и т.п.). Во-вторых, для обозначения различного рода эзотерических ритуалов (мистерий). В-третьих, для обозначения различных форм оккультизма, порой ярко выраженного паранаучного характера – магии, астрологии, мантики и т.д. Поскольку подобные явления весьма разнородны, то русским философом А.И. Введенским была предложено понимание мистического в двух смыслах: широком и узком. В широком смысле мистическое – это сфера эмпирических предметов и образов так называемого внутреннего чувства. Тогда как мистическое в узком смысле – сфера сверхчувственного, сверхинтеллектуального. В соответствии с этой схемой, говоря о мистическом в широком значении слова, нужно иметь в виду явления ясновидения, сновидения, телепатии, спиритизма, религиозных видений и т.п. Говоря же о мистическом в узком смысле, нужно подразумевать под этим исключительно опыт переживания единства с абсолютным началом всего, то есть с Богом [7].

Здесь под мистическим следует понимать, прежде всего, узкий смысл слова. При этом если т.н. «изменённые состояния сознания» не ведут к разрушительному воздействию на личность и её деградации, то к сфере психиатрии они не имеют никакого отношения. Исторически переживания мистиков не оказывали деградирующего влияния ни на самих мистиков, ни на общества, которые за ними следовали в том или ином отношении. Таким образом, под мистиками здесь разумеются не спириты, а, прежде всего, христианские подвижники и аскеты [8].

Мистика предполагает возможность непосредственного сверхчувственного постижения реальности и отдает приоритет «сверхрациональному» интуитивному созерцанию в противовес логике и рассуждениям. Обычно мистика связана с религиозными переживаниями и предполагает наличие в мире таинственного, необъяснимого, сверхъестественного начала. Мистический характер носят и «священные» обряды, целью проведения которых является «снятие» в момент символического действа «границы» между профанным (мир человека) и сакральным мирами. Отголосок такого понимания мистического можно встретить и в христианстве, где как веруют его последователи, присутствует тесная связь человека и Бога (причём, не только в таинствах).

Словом, под мистическим понимают некое переживание, озарение, созерцание интуитивного характера, т.е. нечто иррациональное. Такой подход ни в коей мере не исключает разум, и не должен быть противопоставляем ему. Здесь речь идёт, скорее, об ином типе рациональности – типе, не исключающем веры, а, скорее, предполагающем её: в том числе веру религиозную [9]. О последней выдающийся русский мыслитель С.Л. Франк писал: «то, что мы вправе назвать верой, впервые начинается именно в момент нашего личного общения с Богом и состоит в этом общении; мы испытываем реальность Бога в момент, когда Он касается нашей души и когда в ответ на это касание в нашей душе загорается обращенное к Нему  чувство. ...И, напротив, ученейший богослов, во всех тонкостях знающий все, что когда-либо было сказано о Боге, остается неверующим, <если> [10] его души не коснулся сам Бог, и он не ощутил живого общения с Ним» [11]. Итак, в понимании Франка вера – акт не столько интеллектуальный, сколько экзистенциальный, личностный. Стало быть, её обретение связано с определенным Событием, своего рода переворотом, во внутреннем опыте человека, и невозможно вне этого События.

По Франку, обретение религиозного опыта связано с «расширением» сферы и глубины актуально воспринимаемого. Это можно уподобить восприятию той же самой местности в разных ракурсах: с плоскости, либо с вершины горы. С горы вид останется прежним, но к нему добавится что-то ещё, и лишь в сочетании с этим «иным» мы сможем гораздо точнее уяснить соотношение разных элементов пейзажа.

Обычно для своего возникновения мистический опыт требует уединения. Для такого типа опыта чрезвычайно важен «выход» за пределы обыденности в сферу трансцендентного. Именно такой опыт способен породить ту смысловую «вертикаль», которая созидает человека [12]. Как свидетельствуют многие мыслители, имевшие экзистенциальные переживания религиозного характера, такая встреча происходит в глубинах личности и едва ли может быть до конца выражена: по крайней мере, рациональными средствами [13].

Оценивая соотношение рационалистического и мистического в целом, думается, можно утверждать, что оба они являются лишь моментами или аспектами иррационального. Рациональное, так или иначе, основывается на опыте (в самом широком смысле; ему вовсе не обязательно быть чувственным); оно позволяет рефлексировать над самим жизненным миром [14]. В то же время его связь с иррационально-мистической основой является своего рода профилактикой от одностороннего рационализма и всех его негативных последствий. В этом смысле между тем и другим осуществляется своего рода «диалог» [15].

Подобная связь духа как живого внутреннего опыта личности и его выражения (как правило, рационально оформленного) может состояться, а может – нет. Если она состоялась, то мы говорим о «равновесии» внешней формы и адекватного внутреннего движения духа. Но если она не осуществилась, то существует угроза, что «внешний» по отношению к личности человека канон не будет подкреплён соответствующим внутренним «поворотом», не затронет глубин. По сути, человек останется неверующим. В худшем случае канон попросту «раздавит» своего адепта, в лучшем – создаст «проблемную ситуацию», которая даст возможность человеку понять его личное несовершенство и (пока ещё) неготовность воспринять канон во всей его полноте (мы имеем возможность наблюдать это в истории весьма часто: в том числе и новейшей).

Всё это – ни что иное, как «крен» в сторону формально-логического подхода. Ведь мораль – всеобща. Если угодно, она является общепринятым усреднённым выражением непосредственно данного: именно в силу своего рационального характера, тогда как личная встреча с Божеством глубоко личностна, индивидуальна, т.е. единична. В отличие от интеллектуализма логического знания, сосредоточивающегося преимущественно в голове, акт веры «вовлекает» всю личность целиком, без остатка. В этом смысле религиозные нормы (каноны) являются лишь усредненным обобщением внутреннего опыта подвижников-мистиков. Предтеча экзистенциализма С. Кьеркегор говорил о так называемом «парадоксе веры», при котором человеку необходимо выбрать единичное – т.е. общепринятым нормам морали предпочесть уникальную живую Личность Бога. Но сделать это возможно лишь при условии, что человек слышит зов Божий. И не иначе.

В Церкви парадоксальным образом сочетаются оба начала: как мистическое, так и рационалистическое [16]. Христианской вере более «близки» интуитивно-иррациональные начала, чем отвлечённо рациональные (конечно же, это ни в коей мере не означает их ненужности). Интуитивность, как и тайна, сохраняют для человека возможность свободного выбора. На этот выбор нужно решиться; в каком-то смысле он подобен «прыжку» в неизвестность…

 

Рациональное и иррациональное в истории Соловков

 

На Соловецких островах мы с самого начала их освоения встречаем доминирование именно мистической (шире – интуитивно-иррациональной) линии. Они всегда воспринимались человеческим сознанием как бы стоящими на границе двух миров. Земли и воды, Земли и Неба, мира живых и мира мёртвых и т.п. Такая ситуация предполагала определённое взаимодействие всех этих духовных «пространств», т.е. доминирование «не-рациональных» моментов, мистику. Безусловно, что при этом трезвый расчёт также не исключался. Это предполагало некую связь «разума» и «сердца». В этом смысле всё, что касается их взаимодействия, вполне может быть распространено и на знаменитый архипелаг в сердце Белого моря.

Освоение архипелага в «доисторические» времена

Ещё с «доисторических» времён на архипелаге постоянно никто не жил. Скорее, туда наезжали: в основном для того, чтоб совершить обряды и ритуалы, входившие в состав архаического культа, т.е. имевшие религиозный характер [17]. Изначально архипелаг воспринимался как место для захоронений и место, наполненное особым духовным смыслом (о чём свидетельствуют, в частности, Сейды и Лабиринты).

В этом контексте показателен  вопрос о назначении лабиринтов, который и поныне остаётся одним из главных в научных изысканиях. Их загадочность не в последнюю очередь обусловлена тем, что современные европейские этносы «забыли» первоначальную причину их появления, уступив место догадкам. Большинство исследователей указывает на иррациональный, культово-религиозный характер каменных лабиринтов. Выдвигаются гипотезы о том, что они предназначались для отправления архаических культов – культа мёртвых, погребальных обрядов, священных родоплеменных инициаций и т.п. [18]. Кроме того, как отмечает А.Я. Мартынов, следует предположить, что сами Соловецкие острова воспринимались древними как особое – сакральное – место, в котором как бы смыкаются два мира – реальный мир живых людей и ирреальный потусторонний мир. Соловки были на протяжении нескольких тысячелетий религиозно-культовым центром юго-западного Беломорья, в котором происходила основная обрядовая часть жизни насельников [19].

Этому способствовала и «пограничная» символика острова. Древнее миропонимание связывало водную стихию с возможностью очищения от греха, от телесной и душевной грязи, от болезней, считавшихся наваждением нечистой силы. И если в дохристианские времена островное святилище осуществляло контакт с миром мёртвых, то в монастырское время на Соловках – «Горний мир» встречался с «миром дольним», иноческое с мирским. Основание христианского Соловецкого монастыря освятило всё пространство островов, сам факт прибытия сюда стал означать погружение в иной мир, находящийся на более высоком сакральном уровне, нежели материковые святыни [20].

Монастырский период.

За последнее время можно проследить тенденцию акцентирования внимания на том, что Соловки являются неотъемлемой частью истории и культуры России, а стало быть, и достоинства и недостатки на них те же, что во всей остальной стране. Как не раз отмечалось исследователями, общерусские процессы на архипелаге воспроизводятся, так сказать, «в миниатюре».

История подтверждает это. Вначале – поселение в уединенном месте мистически настроенных монахов-подвижников преп. Савватия и Германа и их подвижническая жизнь, затем – духовные подвиги преп. Зосимы, ставшего основателем монастыря (1436). Далее в XVI веке – подвижничество и обширное монастырское строительство игумена Филиппа, чуть позже – интриги времен Опричнины, закончившиеся низвержением Филиппа из сана митрополита; раскол XVII века, сопровождавшийся трагическими событиями осады и взятия монастыря (1676). В XIX столетии – Крымская война (знаменитый эпизод с английскими кораблями, безуспешно обстреливавшими монастырь), к концу XIX-началу XX вв. – экономический расцвет монастыря. Кроме того, с XVI по начало XX в. – государственная тюрьма, и с 1920 по 1939 гг. – исправительно-трудовой лагерь (СЛОН) [21]. В годы Великой Отечественной войны – Учебный отряд Северного флота (с 1939-1957) и Школа юнг в его составе (1942-1945) и после этого – морской пограничный отряд (до 1991), Соловецкий историко-архитектурный музей-заповедник (с 1967), возрождение монастыря (1990) и распри между «хозяйствующими субъектами» в начале века двадцать первого.

Попытаемся понять, как же рациональное и иррационально-мистическое начала соотносились между собой в истории Соловецкой обители. Хрестоматийный эпизод из жизни преп. Савватия и Германа Соловецких, когда рыболов со своею супругой решились поселиться для чисто житейских, профанных, целей и изгнать монахов с острова, говорит сам за себя. Жена была высечена ангелами с наставлением, что «сей остров назначен Богом для Иноков» [22]. В сущности, мы встречаем прямое указание на смысловую «вертикаль» и христианское предназначение архипелага. Даже если относиться к этому эпизоду не более как к всецело вымышленной легенде, то стоит учесть, в ней речь идёт об ангелах – провозвестниках Божественной (т.е. высшей) воли, а стало быть, указание имеет сакральный смысл и должно трактоваться недвусмысленно. В любом случае мы имеем дело с самосознанием насельниками архипелага самих себя как законных владельцев островов. И такое самовосприятие оставалось неизменным вплоть до начала XX столетия. Всё это побуждает внимательнее отнестись к знаменитому эпизоду, с которым связано происхождение названия одной из Соловецких возвышенностей (гора Секирная).

Среди сторонников серьёзного и понимающего отношения к интуитивно-эмоциональным формам знания и мистике (как к специфической форме внутреннего опыта) распространено представление о том, что они предполагают три основных «звена». Это: 1) Божество – 2) Подвижник-мистик – 3) «Реципиент». Божество является Источником всего. Подвижник является «проводником» Божественной мудрости, справедливости и красоты. В аскетической Традиции, как правило, им является монах; в искусстве – Художник (artist) [23], помогающий красоте «проявиться». «Реципиент» (Ученик, слушатель-читатель-зритель) – тот или те, готов воспринять служение и духовный опыт Подвижника. При этом «реципиенту» необходимо самому иметь надлежащий духовный уровень или, по крайней мере, определенные духовные запросы. Он с одной стороны, «тянется», чтоб «впитать», «приобщиться» к опыту Подвижника, а с другой (при известных условиях) сам может стать таковым.

На Соловках эта триада воспроизводилась на протяжении веков. (Может быть, воспроизводится и поныне). С самого начала православия на Соловецком архипелаге мы видим стремление и Савватия, и Зосимы и иных Соловецких подвижников к уединению ради молитвенного общения со Всевышним. Кроме этого, мы находим здесь и заключительную часть триады: диалог между Монастырём, в лице своих подвижников «аккумулировавшим» святость, и народом, который стремился приобщиться к их свету – пусть и «отражённому».

Об этом, в частности, могут свидетельствовать духовные подвиги преп. Савватия, Зосимы, Германа, Филиппа, Иринарха Соловецких, Елеазара и Иова Анзерских и иных Соловецких пустынников. Самой своей жизнью они являли окружающим свет Христов. Даже после разгрома монастыря и полной смены состава монашествующих в 1676 г. традиции обители во многом сохранились. С начала XVIII в. возобновляется отшельничество. Пустынник Феофан, с именем которого связывают начало возрождения беломорского подвижничества на рубеже XVIII-XIX вв., стал связующим звеном между преподобным Паисием Величковским и традицией северно-русского пустынножительства. Как можно понять из романов П.И. Мельникова-Печерского, для старообрядцев Соловки – пусть и исторические, не современные им (а может, даже современные?) – неизменно оставались местом духовного подвига и исповедничества. Примерно о том же (но уже в отношении всего православного населения) свидетельствует рассказ Л.Н. Толстого «Три старца» [24]. Важна не столько внешняя форма, сама по себе, а то реальное содержание, которое она призвана выразить.

В результате святость Соловков имела ответом живой отклик народа. Северно-русское крестьянство стремилось «поработать преподобным». По словам С.В. Морозова разрабатывавшего «Соловецкую идею», «подавляющее большинство богомольцев шло на поклонение не праздно «вместе со всеми», а «по вере», «по усердию», «по обещанию» в надежде на предстательство преподобных. Соловки в народном сознании были символом защиты от всяческих бед и несчастий греховной земной жизни, а монашеский путь отцов Соловецких – прямым путём социального и духовного спасения. …Успех деятельности монастыря основывался на том, насколько полно он отвечал запросам своей «духовной вотчины»» [25].

Итак, во всём этом мы видим особую духовную связь между монастырём и Беломорьем (если не со всей Россией). Эта связь была построена по принципу запрос-ответ. Иными словами, между монастырём и поморскими землями существовал незримый диалог. Ему способствовало то что, в истории Соловков мистическое начало не исчезало никогда. Правда, рационалистическое, как правило, перевешивало, приводя к секуляризации сознания и загоняя мистически настроенных подвижников в отдаленные уголки архипелага [26].

Обычно достижение молитвенного настроя предполагает уединение. Монастырская жизнь в достаточно развитых монастырях требует определённой вовлечённости в её ход, участия в ней; в этом смысле она «публична», связана с определёнными формальными моментами и т.п. Тем самым самим фактом своего существования она создаёт определённые препятствия на пути духовного делания. Это связано с тем, что в аскетической практике получило название проникновения «мiра» в «келью». Вот почему порой это делание могло быть осуществлено лишь «вразрез» с жизнью монастыря. Соловки святы, но «освоение» этой святости подвижниками происходило иногда вопреки воле монастырского начальства. Как бы начиная заново историю монастыря, эти иноки осуществляли прорыв на новый уровень святости [27].

Впрочем, не всегда вопреки воле начальства. Так создание монашеского поселения на Анзере принадлежала игумену Иакову (1581-1597), который хотел на этом уединенном острове осуществить те идеалы, кото­рые не могли быть претворены в жизнь в самой Соловецкой обители. В этом смысле замысел Анзерской обители имел в ви­ду духовные запросы части соловецкого иночества и, прежде всего, развитие отшельничества на Соловках в конце XVI века. Другому соловецкому игумену Иринарху (1613-1626) принадлежит «легализация» пустынничества и благословение Елеазара на анзерское отшельничество. Сам же Иринарх покинул настоятельство в 1626 году и последние два года жизни провел в безмолвии, выбрав таким образом, своеобразную форму отшельничества [28].

Встречалось подобное и позднее: например, в 1822 г. по-видимому, в том числе стремясь как-то нейтрализовать процесс обмирщения, настоятель монастыря архимандрит Макарий в трёх верстах от обители на берегу Перт-озера поставил кельи для иноков, искав­ших уединения, и основал пустынь, получившую затем его имя. Когда дела не задерживали Макария в обители, он и сам удалялся в свою пустыньку для безмолвия.

В этой связи хотелось бы остановиться на отношениях с природой, которая также «провоцировала» определённые переживания. Символика местности, подкреплённая символикой архитектурной, виды моря, озёр, рассветов, закатов, леса и т.п. вдохновляли не только на молитвенный подвиг, но и на поэзию. Сохранилось сказание последнего оптинского старца, отца Нектария, о соловецком подвижнике преподобном Елеазаре Анзерском: «Вышел преподобный как-то ночью из кельи, глянул на красоту и безмолвие окружающей скит природы, озаренной светом северного сияния, уми­лился до слёз и из сердца его, растворенного Божественной любовью, вырвался молитвенный вздох: «О Господи, что за красота создания Твоего! Чем и как мне, червю презренному, благодарить Тебя за вели­кие милости Твои?!»».

«Природа не только органически входила в ритм монашеского де­лания пустынников Северной Фиваиды, она укрывала их от мирской суеты и неправды. На безлюдных просторах Севера подвижники бла­гочестия обретали свободу, необходимую для создания духовного блага, которое они несли миру. Из одиноких скитов вырастали насе­ленные обители, активно осваивавшие Беломорье, и хозяйствование монастырей являлось продолжением духовного творчества иноков». В этом смысле «выбор Соловков в качестве места для иноческого поселения мо­тивировался и рациональными, и религиозными соображениями» [29]. Соловецкие иноки считали всю землю архипелага святой и остро ощущали уязвимость его природы. Чувствуя эту хрупкость, монашествующие предпринимали ряд мер, чтобы сохранить её. Например, сберегая леса, монахи очень рано прекратили солева­рение на островах, для крупномасштабных построек завозили лес с материка и т.д. Даже такую меру, как взимание монастырем десятой доли с промыслов, производящихся на Соловках жителями Большой земли, можно рассматривать как природоохранное мероприятие. Иными словами, взаимоотношения с природой могут быть оценены как диалог. Как можно заметить, в монастырский период сочетались терпели­вый труд и целеустремленная духовность.

В лагерный период (1920-1939) эти отношения сменились потребительским подходом. Первоначально большая часть заключенных была занята на работах по самообеспечению лагеря, но с середины 1920-х гг. начина­ются попытки создания рентабельных производств: лесозаготовки, торфоразработки, создаётся кирпичный завод, организуется добыча и переработка продуктов морских промыслов и т.п. В лагерном поселке работали механический, кожевенный, гон­чарный и смолокуренный «заводы». Было проложено несколько веток узкоколейной железной дороги… Словом, ни о какой сакральной «вертикали» на уровне официальном дело отныне не идёт. Прежнее бережное отношение к природе если и сохраняется, то не на уровне организационном (сначала лагерь, позже – военная и гражданская администрация Соловков), а на уровне отдельных людей.

В монастырский период бережное отношение к природе дополнялось сакральными наименованиями местности и храмов, создававшими в сознании  каждого попадавшего на Соловки эффект присутствия на Святой земле, находящейся на том же меридиане, что и Соловки. Среди соловецких святынь можно встретить «горы» Фавор и Голгофу, храм Преображения Господня, храм Воскресения Христова и т.п.

Храмовое строительство, как и везде, носило символический характер. Наиболее показательно в этом смысле здание Преображенского собора. По словам С.В. Морозова, образ храма Преображения на Соловках занял особое место в символике Русского Севера. В нем виделась духовная твер­дыня, сущий град или престол Божий, но не на земле, а среди моря. «Святой град среди вод» – такое понимание Соловков вводило «крайсветную обитель» в круг образов, связанных с концом света, с идеями Апокалипсиса. Межстолпное пространство в его интерьере приобретало смыс­ловое развитие вглубь – в алтарь и ввысь – к символической верши­не «Горнего Града». Потоки света, изливающиеся из окон централь­ного барабана на солею и амвон, должны были, возможно, символизировать «Фаворский свет» – Божественную благодать [30].

Даже стена монастыря имела значение не столько для обороны монастыря, сколько предназначалась для отделения мира «горнего» (монастырь) от мира «дольнего» (мир). Был важен сам факт возведения монастырских укреплений как границы, обозначавшей обиталище иноков, людей иного мира, ушедших из мира обыденности и от него отгородившихся. В этом смысле стена любого монастыря сакральна. Военное значение Соловков было производным от их сакрального смысла.

Таким образом, когда человек оказывался на архипелаге, он попадал как бы в два пространства: реальное, географическое, и сакральное, символическое. Символика местности, храмового строительства и богослужений, взаимодействуя друг с другом, подталкивали сознание к восприятию христианского символического ряда.

В советское время сакральная составляющая в отношении к миру как бы исчезает, уступая место отношению преимущественно функциональному. Отныне большая часть сооружений созидается преимущественно из соображений их полезности: для эксплуатации недр соловецкой земли и моря, обслуживания потребностей лагеря, пограничного отряда, позже – местного населения и прибывающих на Соловки туристов. Ни о чём священном речи уже не идёт. Во всём этом несложно заметить преобладание рационалистической «линии» и обусловленного им нивелирования всего мистического. У определённой части соловецких жителей, музейной и светской администрации подобный – потребительски-утилитарный – менталитет сохраняется и поныне.

Стоит заметить, что подобный подход присутствовал на Островах и прежде: не в последнюю очередь именно им обусловлен ряд негативных явлений в монастырской жизни. В частности это выразилось в том, что на Соловках отсутствовала самобытная школа иноческого делания: лишь некоторые самобытные черты. Вероятно, это как-то связано с экономической автономией обители: через неё Соловецкий  монастырь развивался «вширь». Но это происходило во многом в ущерб глубине духовной практики (как массовая тенденция –  индивидуальные исключения бывали всегда). В этом смысле процессы секуляризации духа после взятия монастыря царскими войсками в 1676 г. были лишь продолжением тех духовных тенденций, которые начались ещё задолго до того (в том числе через финансовую и иную связь с государством). Этим же можно объяснить и своего рода «обмельчание» духовной жизни в последующие эпохи.

Вовлечение монастыря в сферу экономических отношений началось при игумене Филиппе (Колычеве). Именно при нём обитель окончатель­но превратилась в крупный монастырь-вотчинник и во многом утра­тила традиции пустыннического созерцательного подвижничества, при этом духовное делание было перенесено несколько в иную плоскость. Первая половина XVII – время экономического расцвета обите­ли Соловецкой. Соловецкие иноки превратились в рачительных хозяев. «Преимущии» монахи получали в свое распоряжение значительные денежные сред­ства, что прямо нарушало общежительные установления. Нередко инок, душа которого принадлежала чему-то высшему, вынужден был заниматься делами, не имеющими ничего общего с его духовными запросами и ис­каниями. Это не мог­ло не привести к значительным переменам в настроениях и нравствен­ности братии [31].

Опираясь на своё экономическое благосостояние монастырь, в самом деле, мог доминировать на Беломорье. Но это же, вероятно, стало одной из главных причин перехода веры из внутренней экзистенциальной потребности к внешне-формальному отношению к ней. Нравственный уровень братии значительно снизился. Постепенное «иссякание» духовной жизни на Соловках в последующие времена (вероятно, века с XVIII [32]) связанно отчасти с секуляризацией духа, характерной и для остальной Европы, отчасти с подвижками в монашеском и народном сознании. Быть может – это лишь предположение, – свою роль сыграло и развитие товарно-денежных (капиталистических) отношений после отмены крепостного права. Вовлекая в «оборот» самого человека, делая его более практичным, расчётливым, оно, среди прочего, не могло не повлечь за собою изменения отношения к вере. Огрубляя, можно сказать, что как Соловецкое монашество, так и народ в целом, вероятно, становились более «утилитарными» и настроенными на выгоду. Т.е. постепенно для них духовные запросы спасения души и устремлённости к святости отходили на задний план; всё более начинала преобладать материальная «горизонталь», построенная по принципу стимул-реакция. Духовная составляющая («трансцендирование») постепенно начинала исчезать.

Хотя, всё было не так просто, как в представленной здесь – рационалистической же – схеме (а стало быть, и относиться к ней стоит именно как к схеме со всей её узостью и ограниченностью). Например, экономическая деятельность Монастыря, в отличие от функционирования учреждений «лагерного» периода, имела мистическую «подпитку» и была направлена не только на выживание, но и на развитие монастыря. А паломническая связь крестьянства (и иных сословий) с Обителью окончательно никогда не прекращалась. Но всё же, как о преобладающей тенденции можно говорить, что примерно со второй половины или конца XIX века наблюдается всё усиливающийся кризис религиозного сознания народа.

Повторюсь: всё это лишь предположения. Реальное положение дел обстояло значительно сложнее и противоречивее. Пока для нас важно констатировать, что связь запрос-ответ к началу XX века почему-то переставала действовать.

Процессы секуляризации можно соотнести с глубоким духовным недугом, который все более и более охватывал Россию того времени. Вера народа в царя была поколеблена событиями 1904-1917 гг. (двумя войнами и двумя революциями). Вместе с этой верой пошатнулась и вера религиозная: не во всех, но во многих – так, что этой разрушительной энергии хватило на то, чтобы сокрушить весь прежний уклад жизни. Думается, вполне можно согласиться с утверждением о том, что крах, постигший монастырь в 1920 г., есть акт не столько революционный, но ещё и свидетельство утраты духовной связи обители с северно-русским крестьянством [33]. Иными словами, ликвидация монастыря в каком-то смысле была предрешена не только политическими причинами, но и причинами социально-культурными. Соловецкое монашество, в отличие, скажем, от монашества Оптиной пустыни, перестало духовно «заражать». В этом к началу XX века проявился кризис монашества, веры и церкви. В каком-то смысле в своей массе монашество перестало соответствовать святости Соловков. Со временем оно, свободно ориентируясь в экономической сфере, оказалось не вполне состоятельным в сфере духовной [34]. Одним из важнейших факторов секуляризации стала чрезмерная вовлечённость монашества в экономическую сферу.

По свидетельству М.М. Пришвина, к началу XX века в Соловецком монастыре наблюдается определённый упадок духовной жизни. Так, посещая о. Анзер, он столкнулся с тем, что некоторые из монахов были случайные люди, которые принесли с собою и свои мирские привычки (например, доносы, курение и любовь к спиртному) [35]. При этом внешне всё выглядело как будто благополучно.

Наверное, не в последнюю очередь именно с этим обстоятельством связано настороженное отношение к пустынникам со стороны монастырской братии. С одной стороны, они почитались как люди, достигшие высшей ступени на пути к святости, как люди, наделённые способностью презреть мiр даже в его монастырском варианте. С другой – как нарушители благочиния и «возмутители спокойствия», покинувшие обитель из тщеславия. Так в XVII-начале XIX вв. даже время от времени устраивались облавы на тех, кто самовольно покинул монастырь и поселился в уединённых местах архипелага. Например, иноки XVIII столетия Феофан, Климент и некоторые другие обнаруженные монахи возвращались в монастырь насильно, а ещё раньше в XVII в. известного пус­тынножителя Дамиана, впоследствии основавшего монастырь на реке Онеге, трижды возвращали в обитель. Конечно, справедливости ради стоит заметить, что далеко не всем по силам оказывался способ пустыннического жития, именуемого подвигом не зря. Сильных духом оно закаляет, слабых – смиряет (это показывает нам история, когда многие монастыри терпели крах).

О секуляризации («обмирщении») духа свидетельствует также постепенное оскудение с конца XIX в. потока «обычных» богомольцев – как правило, из крестьян. Правда, примерно с этого же времени на Соловки потянулась интеллигенция; острова Соловки стали центром притяжения её исследовательского интереса. Начинается изучение соловецкого архива, появляются научные публикации по истории монастыря. Исследования проводились даже во времена Лагеря. И уже после Великой Отечественной войны наблюдается новая волна интереса к Соловецкому наследию. Это – волна, которая не прекращается и поныне. Но это уже иной, не мистический, а, скорее, рационалистический «регистр» такого интереса. (Хотя, опять же, не всё здесь так просто и однозначно: ведь на Соловках, если разобраться по-хорошему, даже научное изучение в своих истоках имеет смысложизненные запросы).

По-видимому, люди тянулись на Соловки не столько ради монастыря, как такового, сколько с целью приобщиться к их тайне. Тайне, которую невозможно рационализировать до конца, а можно воспринимать лишь в порядке интуитивно-эмоциональном. В этом смысле Монастырь является, прежде всего, символом всего нематериального на Соловках. Безусловно, верующим сознанием он воспринимается ещё и как Град Небесный, как один из форпостов драматической борьбы с мировым злом, как место сугубых трудов и спасения, как «проводник» божественной благодати. И хотя «материальная», сторона жизни монастыря столь же необходима, как и мистическая, его жизнь не сводится к ней. Здесь можно проследить те же закономерности, что и в Церкви в целом: земной «механизм» и бого-человеческий «организм» здесь сосуществуют и неотделимы один от другого. При этом мистическое начало является определяющим.

Интересен также вопрос о чудесном в истории монастыря. В этом смысле показательно отношение к обстрелу монастыря английскими фрегатами в 1854 г. Здесь мы можем проследить взгляд с двух сторон: рационалистический английский и мистический русский. Англичанами неудача обстрела монастыря объяснялась преимущественно мощью монастырских стен. Русские же (наверное, не без оснований) усматривали в этом божественное вмешательство и покровительство Богородицы. Даже было организовано что-то вроде культа этих событий [36].

Думается, здесь имеет смысл обратиться к художественному наследию Н.С. Лескова. В рассказе «Запечатленный ангел» он описывает, несомненно, чудесные события. Некоторые критики поняли под чудом переход с веслом в руках по цепям над просыпающимся из подо льда Днепром для замены иконы. Но сам Лесков некоторое время спустя в ответе на рецензии «разоблачает» это, говоря, что факт «хождения» по цепям имел место, но ходили не за иконой, а за водкой… В этом смысле практически у любого «чудесного» события могут быть найдены вполне рациональные объяснения. Казалось бы, чудо опровергнуто самим автором, но оно всё-таки присутствует в тексте. Быть может, как бы «случайное» стечение обстоятельств, которое привело старообрядцев к Церкви, было вовсе не случайным, а провиденциальным?.. Но увидеть это может лишь человек верующий. Вера не только способна расширять наши когнитивные возможности (и в этом смысле играть важную роль в познании и духовном освоении мира человеком), но сама предполагает свободу. Зная это, автор как бы оставляет возможность для выбора, который читатель должен сделать самостоятельно [37].

Конечно же, я далёк от утверждения о том, что чудес не происходит вовсе; вообще, тема чуда и чудесного в мире и человеческой жизни заслуживает отдельного разговора.

 

Искушения и надежда современности

 

В современной культуре Соловков мистическое и рационалистическое начала также представлены: первое – преимущественно Монастырём с его духовной жизнью, второе – Музеем с его научно-исследовательской работой. И каждое из них необходимо. Без этого невозможна целостность: прежде всего, целостность человеческой личности, не говоря уже о целостности исторической. Церковь через Предание хранит веру, наука помогает лучше постичь Истину. В этом смысле эти начала взаимодополнительны.

Музей, в отличие от монастыря, может лишь исследовать, восстанавливать и сохранять то, что дошло до нас из прошлого и попытаться реконструировать то, что мы утратили. Именно в этом и состоит его призвание. Развивать он неспособен: в силу самой своей специфики. Он может лишь реставрировать, изучать и проверять легенды и предания о святых (нередко это бывает полезно), а также представлять публике результаты своих исследований. Вместе с тем внутренней живительной силой, которая придала бы импульс динамичному развитию всего архипелага, он не обладает. Это неудивительно: ведь одна из главных его функций – критическая (в кантовском смысле: как выяснение реальных границ того или иного феномена). Максимум, на который способен Музей, это – развитие «вширь», привлечение разного рода инвестиций, расширение туризма («лучше, конечно же, иностранного») и т.п. Но всё это, как правило, осуществляется за счёт секуляризации духа Соловков, которые теряют при таком варианте развития фундаментальное своё качество как «Града Небесного» на земле. Духовной силой, способной придать импульс полноценному развитию, обладает лишь Монастырь как исторический правопреемник монастыря дореволюционного.

Казалось бы, чего проще: передать весь архипелаг Церкви, и дело с концом. Но что-то интуитивно протестует против такого решения. Почему? Ведь в жизни и деятельности самой Православной Церкви как мистический, так и рационалистический аспекты как будто присутствуют и пронизывают друг друга. Между ними то возникает определённое взаимодействие, то материально-рационалистическое начало перевешивает. Исихазм [38] Церковь допускает, но не даёт ему занять слишком сильные позиции (через систему канонов). В этом смысле излишняя мистичность оказывается губительной для Церкви – не менее чем крайний рационализм. В Церкви оба эти начала «борются» (или вступают в диалог?). Вот почему Церковь никогда не поддерживала творчества: разве что как со-творчество с Богом – например, иконопись или храмоздательство. Церковь и творчество совместимы мало. В Церкви на первом месте стоит не творчество, а канон: пусть он и вырастает из живого опыта и тесно связан с ним.

Но даже в самые «рационализированные» эпохи мистическая «подпитка» сохранялась: без этой связи с непосредственным опытом духовной практики Церковь с её канонами выродилась бы в сухую схоластику.

Замысел Музея столь же важен для островов, как и всякая рациональная составляющая вообще – для человека. Выходит, Музей и Монастырь просто обречены на сотрудничество. Кстати, излишне утилитарный подход нынешнего руководства музея, практически не учитывающего иррациональные моменты, противоречит самому предназначению Музея, который создавался специально для того, чтоб сберечь то, что осталось со времён дореволюционного монастыря, лихолетья 1920-1930-х годов (СЛОНа) и Школы юнг [39].

Светскому Музею недостаёт идейной составляющей, смыслового наполнения. В своей деятельности он способен лишь наследовать не самым лучшим из соловецких традиций. Проводя коммерческую деятельность и, любыми возможными путями (естественно, в рамках закона) зарабатывая средства на восстановление памятников, он едва ли способен наполнить их духовным смыслом, вдохнуть в них жизнь. Он зависит от общегосударственной идеологии, а стало быть, и её кризисы будут сказываться и на его работе. Отсутствие созидательной идеологии приведет лишь к циничному отношению к истории, помноженному на отыскивание всё новых источников дохода (что, собственно, можно наблюдать в последние годы). Музей не имеет какого-либо собственного нравственного ориентира: за исключением разве что личности своего директора с его мировоззренческими идеалами, талантами, совестью и представлениями о должном. Стало быть, он не имеет той духовно-нравственной «подпитки», которую имел в своей деятельности монастырь.

Для Церкви же успех в сфере экономической является, скорее, мирским «соблазном», с которым она как будто стремится бороться. (Излишнее увлечение внешней, обрядовой и «материально-коммерческой» стороной, которое порой происходит в современной жизни Церкви, не может не представлять опасность на пути внутреннего делания.) Но прочный духовный стержень в лице вероучения она, тем не менее, имеет.

В нынешних условиях обострение противостояния музейных и монастырских структур на Соловецком архипелаге не в последнюю очередь обусловлено, в том числе и тем, что экономический и духовный «потоки» оказались во многом разделенными между Монастырём и Музеем. Отныне Музей стал активно эксплуатировать историю и имя Соловков с целью извлечения прибыли… Это происходит преимущественно за счёт развития массового туризма, а не за счёт труда по их благоустройству, обусловленного духовной интенцией паломников. Иными словами, основная доминанта дореволюционного монастыря – терпели­вый труд и целеустремленная духовность – оказались как бы «забыта».

Как правило, современные «прожекты» «развития» Соловков, планы привлечения туристов (в том числе из числа православных) разрабатываются с целью обогащения отдельных структур. Все они, как правило, не учитывают духовную составляющую. Позволю себе несколько цитат. «В последние годы появилось несколько «концепций» Соловков, где более или менее удачно описывается, что будет на архипелаге, каким образом брать с туристов деньги и кто будет ими распоряжаться. Но ни одна из них даже не пыталась ответить на самые острые и насущные проблемы современного рефлексирующего сознания. Идея Соловков попросту игнорировалась. …Туризм на Соловки в его теперешнем виде – это профанация идеи Соловков, дискредитация русской культуры. Вообще понятие туризма, в особенности массового, совершенно неприложимо к Соловкам, это оскорбление святыни и памяти жертв большевистских репрессий» [40]. «С финансовыми интересами <всё> рационально. Государственные ассигнования на реставрационные и восстановительные работы и доходы от туристического бизнеса являются соблазнительным объектом для капитала. …«Игроки» осваивают современные технологии общественно-социальных процессов. Растет качество пиара, лицемерие и корыстолюбие столь искусно маскируются в добродетель, что неискушенный обыватель уже не понимает, где правда. …К сожалению, для части «игроков» безразлично реальное содержание, стоящее за названными проблемами. Для них это содержание – средство» [41]. «Турист приезжает на Соловки, чтобы взять (впечатления, сувениры, справку, чтоб ему на работе дорогу оплатили), а паломник привносит на Соловки свои труды и молитвы» [42]. Всё это свидетельствует о том, что в Новейшее время диалог двух начал нарушился в сторону рационалистическую, что не могло не повлечь за собой утилитарно-потребительского отношения к Соловкам. 

Думается, что распространившаяся в последние годы мысль о «моделировании» общерусской истории на Соловках означает нечто большее, чем «просто» указание принадлежности архипелага к Русской земле. По сути, на этих беломорских островах действуют те же закономерности, что и в остальной России (и шире – во всем мире). В самом широком смысле это борьба Добра и Зла, веры и неверия. Соловки являются одним из важнейших форпостов этой борьбы, пусть принимающей новые формы и измерение. Один из наиболее показательных примеров случился летом 2007 года. Руководство официального Музея (СГИАПМЗ) после открытия Товариществом Северного мореходства (ТСМ) негосударственного Соловецкого морского музея и его презентации решилось отобрать помещение, в котором располагался только что открытый музей (оно было арендовано ТСМ и восстановлено из руин собственными силами). Но те своевременно приняли контрмеры, составили открытое письмо в высочайшие инстанции и надеются на их вмешательство; кроме того, ведётся борьба и на иных, предусмотренных законом, основаниях.

Что удивительно, члены Товарищества работают «за идею», безвозмездно. По словам одного из них, в какой-то мере их труды следует воспринимать как проявление патриотизма. Они совершенно бескорыстно тратят свои душевные силы, труд, время, деньги – для того чтобы сделать что-то полезное своей духовной родине: земле, куда всех их искренне влечёт. Не являет ли деятельность ТСМ пример современной иррациональной составляющей в истории Соловков – когда работают не за деньги или какие-то иные социальные блага, а «за идею»: пусть и соловецкую? Если так, то значит, не умерла ещё Россия. Та, духовная Россия, в которой духовные ценности во многом являются притягательными в большей мере, чем ценности материальные…

Есть ещё один момент в активности ТСМ. На Соловках кроме Монастыря и Государства (в начале в форме Лагеря, Учебного отряда, позже – Музея) в лице добровольцев-реставраторов, ТСМ и иных объединений возникает ещё одна реальная сила – общественность, которая заинтересована в восстановлении на Соловках именно их «смысловой» составляющей. Это вносит существенные коррективы в исторически сложившуюся ситуацию. Кроме формальных структур, которые первоначально вырастали из трудов подвижников-энтузиастов и для существования которых связь с ними жизненно необходима (независимо от того, о чём идёт речь – Церкви или Музее), похоже, появляется сила, которая ещё движима тщанием людей увлечённых. Эта сила не имеет церковного характера и не связана с государством. Но и чисто светской её едва ли можно назвать: ей свойственна, скорее, христианская направленность…

Кроме этого, в современной жизни есть и иные явления, которые дают повод надеяться. Они непосредственно связаны с тем, что получило название Идеи Соловков, точнее, с её антропологическим аспектом. Ведь люди зачем-то же тянутся на Соловки. Что же является для них притягательным?

Для чего же на Соловки тянутся наши сограждане? Их две основных группы.

Первая ищет на Соловках ответа на мировоззренческие вопросы. (Иногда это связано с духовным кризисом и поисками смыла жизни.) Паломники и интеллигенция, как правило, стремятся приобщиться к духовной стороне архипелага. Они ищут возможности если не сформулировать ответы на свои вопросы, то, по крайней мере, пытаются поставить сами вопросы, а значит, – в той или иной форме – разрешить их. Разрешить, приобщившись к жизни на Соловках (природной, монастырской, «культурно-интеллектуальной» [43]) – с тем, чтобы «утолить духовный голод». Пусть не на рациональном уровне, а на уровне интуитивно-эмоциональном. «Наиболее заинтересованные и достойные люди едут на Соловки от глубокой душевной заботы, для серьезного духовного труда. Честные поиски полноты духовного бытия требуют особых форм удовлетворения. Качество запроса требует качества ответа» [44]. Люди верующие тянутся на Соловки как к историческому духовному центру, едут в монастырь, являющийся для них олицетворением святости.

Вторая группа ездит лишь из праздного любопытства и/или коммерческого интереса. Представителей второй группы, увы, большинство. С «коммерсантами» более-менее понятно: у них иной, не духовный стимул; им важно преуспеть, заработать на туризме. Чуть сложнее обстоит дело с поведением многих советских (и не только) туристов (пьянство, надписи и проч.). По-видимому, одна из причин такого поведения – бездуховность, отсутствие духовной «вертикали». В последние годы этот феномен помножен на «подражательство» европейцам и американцам, точнее субъективному их образу, активно формируемому масс-медиа.

Зачем едут на Соловки иностранцы? Не знаю точного ответа. Очень хочется верить, что их привлекает иррациональная (мистическая) сторона Соловков: пусть даже не столько монастырь, а (хотя бы) лабиринты и Сейды. Пусть и не вполне осознанно, а, скорее, интуитивно. Кто-то из них способен задержаться на Соловках подольше (как Маръ Полак, который прожил на Соловках около 10 лет). Как говорят, Соловки затягивают.

Впрочем, встречаются и совершенно противоположные примеры. Может, просто Соловки являются одним из «раскрученных» мест северной России?.. В этом смысле Соловки постепенно превращаются в международный «курорт». А это во все времена было, мягко говоря, не очень-то характерно для них. (Даже один из нынешних соловецких монахов высказался в том смысле, что Соловки ни в коем случае не могут быть таковым: это место для напряжённого труда, интенсивного внутреннего делания – а в нынешнее время они возможны только в монастыре или в сотрудничестве с ним).

Казалось бы, сходство налицо. И всё же… Вероятно, прав был Ф.М. Достоевский, когда писал о принципиальном различии европейцев и русских и о неспособности западного человека понять русскую душу, русскость. Чтобы научиться их понимать, мало знать русскую историю и культуру: нужно научиться чувствовать их. А для этого необходимо, как минимум, пожить в России. Причём речь идёт не о простом физическом пребывании: важно, чтобы человек ощутил себя укоренённым в ней, полюбил её ценности и идеалы, принял их как свои собственные, стал питаться ими… Словом, чтобы он перестал быть иностранцем, «обрусел». Само собою, всё это может произойти лишь спонтанно, примерно, как и возникновение чувства любви. Иными словами, речь идёт о важности иррациональных моментов.

Всё это в равной мере относится и к Соловкам. В этом смысле если и возможно возрождение их идеи, то не «теоретическое» в смысле рационального осмысления, а практическое, через её освоение посредством духовного делания и внутреннего опыта. А это немыслимо вне Монастыря, тем более усилиями одного лишь официального Музея…

Идея Соловков – не рационализируема. Соловки – это, прежде всего, духовный символ, имеющий христианский характер и связанный с темой преображения. Вполне может статься, что эту идею нельзя сполна, без остатка, выразить в словах: её возможно лишь пережить и бесконечно приближаться к ней. По-видимому, только это и даст возможность понять её в «живом знании». Это уже – иной тип рациональности. Стало быть, выход из современной смутной ситуации, по-видимому, возможен лишь через восстановление баланса двух начал: рационального и иррационального. Конечно, христианство такой диалог предполагает, но: он может не состояться и далеко не все являются верующими.

Часто современному человеку недостаёт чувства ответственности – перед природой, своей страной, потомками, самим собой, Богом. В этом смысле надо «реанимировать» православную веру: именно она способна дать импульс к жизни на Соловецком архипелаге. В любом случае жизненно важно прислушиваться к внушениям совести. Те, кто чувствует «идею Соловков» (в платоновском смысле: как нематериальный вечный и неизменный образец и идеал, истину и причину существующего в нашем мире), кто питается ею, тот остаётся на архипелаге. То есть здесь проблема по преимуществу антропологическая. Это предполагает определённую связь Правды и мученичества (подвижничества), т.е. на пути к истине необходимо пройти испытания. Но для каждой эпохи они свои. Они могут иметь духовный, мирской, политический, кровавый или же утилитарный характер. Для истории Соловков века XX характерно исповедничество и труды, понесённые в лагере (причём, не только духовенством, но также интеллигенцией и иными социальными слоями). В этом смысле в наши дни не происходит ничего принципиально нового. Та же борьба Диавола с Богом, но принявшая новые формы. Соловки – это символ, труд, боль, борьба, но также – и радость Преображения и Пасхи – светлого Христова Воскресения…

А рациональное и иррационально-мистическое начала – нисколько не противоречат друг другу. Скорее, рациональное обусловлено иррациональным и нуждается в «подпитке» с его стороны. Здесь вопрос стоит иначе: возможно ли восстановить то сочетание терпеливого труда и целеустремлённой духовности, которая была характерна для монастыря даже в самые «меркантильные» моменты его существования? Верю, что да. Ведь и в выводах капитана севшего на мель катера, самих по себе, не было ничего дурного...  Хотя вполне может случиться и так, что, даже восстановив все Соловецкие памятники, мы не сможем наполнить их духовным содержанием. Памятник воздействует преимущественно на разум, тогда как требуется интуитивно-иррациональное живое знание, или мыслящее переживание.

 

 

1. См. Лебедев Д.В. Гидрографические записки капитана. // Соловецкое море. Историко-литературный альманах. Вып. 5. – Архангельск-Москва: ТСМ, 2006. С. 38-47.

Там, среди прочего сказано о напутствии игумена Германа:

– Не надейтесь на свой корабль, но на Бога надейтесь!

Далее говорится о выходе в море «в воскресенье во время литургии, да ещё на виду у всего монастырского начальства». Несмотря на «неодобрение некоторой части экипажа», «оправдываясь планами, сроками, погодой и необходимостью», судно вышло в море (с. 39).

Очевидно, что здесь представлены два диаметрально противоположных отношения к Соловкам: интуитивно-эмоциональное и логически-рациональное.

2. М. Вебер определяет рациональность как точный расчет адекватных средств для достижения данной цели.

3. В социальном аспекте это может породить особую форму самоистребления духовной жизни, которую С.Л. Франк назвал её американизацией. В её основе в большинстве случаев лежит одно лишь стремление к выгоде, успеху, преуспеванию и т.п. См. об этом подробнее: Франк С.Л. Личная жизнь и социальное строительство. // Непрочитанное... – М., 2001.

4. В этом контексте рациональное вовсе необязательно направлено против человека и природы: скажем, природопользование также может быть рациональным. В таком случае речь идет о достаточно полном использовании добываемых природных богатств, об обеспечении восстановления возобновимых ресурсов, о полном и многократном использовании отходов производства. Система такого природопользования позволяет значительно уменьшить загрязнение окружающей среды, а, стало быть, является достаточно дружественной и человеку, и природе. Кстати, по такому же – рациональному – принципу северно-русские крестьяне строили свои избы: так, чтобы зимой в мороз не было нужды выходить на улицу, и легко можно было достигнуть любого уголка дома, не делая этого (по такому же принципу построен и Соловецкий монастырский комплекс). Во всех описываемых феноменах речь идёт о природно-хозяйственной целесообразности: вероятно, именно она должна стать основой диалога человека и природы. Саму типологию можно найти у В.И. Коротаева (см.: Коротаев В.И. Русский север в конце XIX – первой трети XX века: проблемы модернизации и социальной экологии. – Архангельск, 1999.)

5. Ср. пассажи о технике крупного немецкого мыслителя XX века М. Хайдеггера. Например: на Рейне поставлена электростанция. Она не встроена в реку так, как встроен старый деревянный мост, связывающий два берега. Здесь скорее река встроена в электростанцию. Рейн теперь – поставщик гидравлического напора. А Рейн как река среди ландшафта остается таковой лишь для осмотра экскурсионной компанией, развернувшей там индустрию туризма. (Хайдеггер М. Вопрос о технике. Поворот // Время и бытие. – М.: Республика, 1993.

6. Кравченко В.В. Мистицизм в русской философской мысли XIX-начала XX веков. Монография. – М.: Издатцентр, 1997. – С. 6.

7. См: Ладова О.Н. Специфика интерпретации мистического опыта. Автореферат дисс. ...к.филос.н. Томск, 2001 // http://www.humanities.edu.ru/db/msg/8418

8. Примерно такое понимание можно найти у Е.А. Торчинова (см.:  Торчинов Е.А. Мистический (трансперсональный) опыт и метафизика (к постановке проблемы) // http://www.jnana.ru/workbook/torchin_mist.html). Правда, Е.А. Торчинов предпочитает говорить не столько о мистическим, сколько о трансперсональном опыте, используя не только термин известного психолога С. Грофа, но и пытаясь применить его подход к анализу религиозного чувства.

9. Примерно такой подход мы встречаем на Древнем Востоке, где знание и вера не противопоставлялись, точнее одно предполагало существование другого. См. об этом подробнее: Степанянц М.Т. Знание и вера: многообразие культурных подходов. // Вопр. филос. 2007. № 2. С. 3-13.

10. Хотя в оригинальном тексте использовано слово «поскольку», думается, что в данном случае уместнее употребить слово «если»: как это заметно из контекста именно такой смысл и вкладывает С.Л. Франк в свое высказывание.

11. Франк С.Л. С нами Бог // Духовные основы общества. — М., 1992. – С., 262. Жирный шрифт С.Л. Франка, а курсив – мой. – Д.С.

12. Не скажу: исключительно этот вид опыта, но из тех типов личностного переживания, которые могут породить личностный смысл, опыт мистический играет очень важную роль.

13. Почему всё же опыт, а не фантазийные переживания галлюциногенного характера? Чтобы не вступать в длительные дискуссии, переадресую всех заинтересованных читателей к исследованиям У. Джеймса, Э. Гуссерля, С.Л. Франка, Н.О. и В.Н. Лосских, П.А. Флоренского, Р. Отто, К.Г. Юнга, В. Франкла, Э. Фромма, С.С. Хоружего, И.Т. Касавина, В.В. Кравченко и других. А тут сошлюсь лишь на опыт христианства, в частности, исихазма, где само «обoжение», святость как бы «вырастают» из непосредственной духовной практики. Здесь принципиальной оказывается связь живого опыта с его выражением в слове (безусловно, при невозможности его полной вербализации), не говоря уже о духовно-практическом ученичестве у более опытных предшественников. По-видимому, мистический опыт не может быть ограничен рамками какой-то одной религии. Так опыт мистики мы встречаем у мусульманских суфиев, буддистов, даосов, и в целом ряде индийских религиозных Традиций. Прекрасными работами на этом отношении являются труды А.Д. Кныша и Е.А. Торчинова.

14. С.С. Хоружий, например, выделяет в составе понятия «опыт» такие характеристики как выразимость, повторяемость (и проверяемость), возможность трансляции и т.п.

15. Именно такой подход мы встречаем в русском интуитивизме. В христианском словаре понятию «диалог» в какой-то мере соответствует понятие синергии. Напомню, что синергия – (греч. ???????? – со-участие, со-действие) – это богословская концепция, согласно которой человек способен (и должен) содействовать своему спасению, соучаствовать в нём: спасение – это дело бого-человеческое, оно предполагает участие как божественного, так и человеческого начал. Человек спасается благодатью – действием Бога (Иисус Христос своей кровью, даром дает людям искупление их вины и прощение грехов), но кроме того человек обязан сам предпринять усилия (в вере и делах, в покаянии, молитве и т.д.), чтобы открыть себя для принятия благодати, дара спасения. Благодать даётся ему, если он сам делает себя достойным ее. В синергии дело идёт о взаимодействии личностей.

16. См. об этом подробнее: Лосский В.Н. Очерк мистического богословия Восточной Церкви. Догматическое богословие. – М., 1991; Хоружий С.С. К феноменологии аскезы. М., 1998.

17. Как отмечает археолог А.Я. Мартынов, «Первые группы людей …появились здесь в конце 5-4 тыс. до н.э. с западного – Карельского – побережья Белого моря. В начале 3 тыс. к ним присоединились древнейшие обитатели дюнных впадин Летнего берега.… На протяжении последующих трех тысячелетий материковые жители Беломорья многократно посещали острова, о чем свидетельствуют два с половиной десятка уже открытых стоянок и мастерских. <…> Немногочисленные, но очень выразительные каменные фигурки морских промысловых животных – тюленей …свидетельствуют …о существовании у их носителей тотемизма – верований, связывающих происхождение приморских племен с их предками – морскими промысловыми животными. …Сопоставляя материалы и топографию раскопанных поселений 2-1 тыс. до н.э. и каменных курганов, археологи …сделали вывод о том, что их оставили одни и те же люди – обитатели сезонных островных стоянок». (Мартынов А.Я. Археологическое прошлое Соловецкого архипелага: материк – море – острова // Соловецкое море. 2002. № 1.)

18. По мнению историка А.А. Куратова, пристально исследовавшего лабиринты, они, вероятно, служили «образными моделями «нижнего мира», где проводились магические обряды умножения промысловых рыб». При этом отмечается связь иррациональной интенции первобытных народов с «рыболовно-промысловым рационализмом». (См.: Куратов А.А. Каменный лабиринт в сакральном пространстве Северной Европы // Поморские чтения по семиотике культуры. Сакральная география и традиционные этнокультурные ландшафты народов европейского севера. – Архангельск, 2006. – С. 106-205.) В отношении культового характера лабиринтов с ним солидарен А.Я. Мартынов. Но в отличие от Куратова он подчёркивает не столько «промысловое» сколько «магически-загробное» предназначение лабиринтов. В этом смысле, по мнению археолога, цель их создания была двоякой. Лабиринты были построены согласно представлениям древних как бы «на границе» двух миров – «среднего» и «нижнего». Стало быть, они символизировали либо собственно нижний – потусторонний – мир, населенный мёртвыми и враждебными человеку духами, либо запутанный путь в него. Выходит, одна из функций лабиринта состояла в том, чтобы обеспечить перемещение в нижний мир душ умерших. С другой стороны, как отмечает историк, по-видимому, лабиринты были тем инструментом, с помощью которого и совершались обрядовые действия. (Мартынов А.Я. Археологическое прошлое Соловецкого архипелага: материк – море – острова // Соловецкое море. 2002. № 1.) Как бы то ни было, и тот, и другой сходятся во мнении об иррациональном, культовом характере лабиринтов.

19. Мартынов А.Я. Указ. соч.

20. Подробнее см.: Теребихин Н.М. Сакральная география Русского Севера. – Архангельск, 1993; Морозов С.В. Тогда на Анзерском острове. Материалы по истории Соловецкого отшельничества. – М.: ТСМ, 2000.

21. Места заключения на Соловках в советский период прошли несколько этапов: трудовой лагерь (1920); с 1923 – Соловецкий лагерь принудительных работ особого назначения (СЛОН ОГПУ). В конце 1929 года открыто 4-е отделение Соловецкого лагеря (СЛАГ ОГПУ); осенью 1930 на основе СЛОН’а организовано лаготделение СИКМИТЛ ОГПУ (Соловецкий и Карело-Мурманский исправительно-трудовые лагеря). 16.11.1931 открыто 11-е отделение Беломорско-Балтийского лагеря (ББЛАГ ОГПУ). 1.01.1932 организовано 1-е отделение Соловецкого исправительно-трудового лагеря (СИТЛ ОГПУ). В 1933 году появилось 8-е Соловецкое специальное отделение (штрафное) Беломорско-Балтийского комбината (ББК ОГПУ с 1.11.1933, ББК НКВД с лета 1934). В 1937-39 г. на месте СЛОН организована Соловецкая тюрьма особого назначения (СТОН 10-го отд. ГУГБ НКВД, создана 20.02.1937, закрыта 2.11.1939).

22.  «…Бегите отсюда, не для вас это место: оно назначено Богом для иноков». (См. История первоклассного ставропигиального Соловецкого монастыря (репринтное издание). – 2-е изд., дополн. – М.: ТСМ, 2004. – С. 11.)

23. Таким artist’ом может выступать поэт, художник, скульптор, писатель, композитор – словом, любой творец в искусстве.

24. Толстой Л.Н. Три старца (из народных сказок на Волге). // Соловецкое море. Историко-литературный альманах. Вып. 2. – Архангельск-Москва: ТСМ, 2003. – С.172-176.

25. Морозов С.В. Постижение Соловков. Очерки и материалы. – М.: ТСМ, 2004. – С. 177-178. (Курсив мой – Д.С.) Вообще, концепция С.В. Морозова оказалась весьма близкой к моему подходу, который выработался вполне самостоятельно. Обратившись к его исследованиям по истории Соловков и соловецкого отшельничества, я, своему удивлению, нашёл в них подтверждение своим взглядам на данную проблему. Это тот случай, когда уместно говорить об определённом резонансе. Вот почему я активно использую труды соловецкого историка.

26. Об этом могут свидетельствовать хотя бы некоторые из фотографий Я. Лейцингера (конец XIX века): на одной из них видны отшельники рядом с убогой избёнкой: на обоих – схимнические одеяния.

27. Подробнее см.: Морозов С.В. Тогда на Анзерском острове. Сборник материалов по истории Соловецкого отшельничества. – М.: ТСМ, 2000. – С. 43-51.

28. Морозов С.В. Тогда на Анзерском острове… – С. 43-51.

29. Морозов С.В. Постижение Соловков... – С. 49.

30. Там же. – С. 30.

31. В это время монастырь владел «многими сотнями крестьянских дворов и различными угодьями в Беломорье, Подвинье, Поонежье, а также в Вологодском и Устюжском крае, в центральных областях. …Огром­ные доходы от продажи соли, от других промыслов, а также доходы от монастырских угодий и пожертвования богомольцев привели к со­средоточению в монастырской казне огромных денежных средств. Соловецкий монастырь ссужал деньгами Василия Шуйского, ополче­ние Минина и Пожарского; государей новой династии. Царю Михаи­лу Федоровичу было дано 10 тыс. рублей, Алексею Михайловичу – свыше 41 тысячи. Эти деньги никогда не были возвращены, но госуда­ри щедро жаловали Соловкам новые льготы и угодья. На обители ле­жала ответственность за оборону Западного Беломорья, она содер­жала собственные вооруженные силы – свыше 1000 воинских людей, – строила крепости на поморском берегу. За два столетия «соловец­кая пустынька» превратилась в «обитель Пантократову», и с 1651 года ее настоятели посвящаются в сан архимандрита. Соловецкие иноки превратились в рачительных хозяев, интересы которых простирались от берегов Северного Ледовитого океана до Москвы. «Преимущии» монахи получали в свое распоряжение значительные денежные сред­ства, что прямо нарушало общежительные установления. Это не мог­ло не привести к значительным переменам в настроениях и нравствен­ности братии». (Морозов С.В. Тогда на Анзерском острове… – С. 43-51.)

32. В это время реальностью становятся доносы, кражи, драки, массовое пьянство, значительно понизившие нравственный авторитет обители. Более подробно об этом см.: Морозов С.В. Тогда на Анзерском острове. Сборник материалов по истории Соловецкого отшельничества. – М.: ТСМ, 2000.

33. Морозов С.В. Постижение Соловков... – С. 178. (Курсив мой ­– Д.С.) Как сообщает Ю.А. Бродский, после русско-японской войны на Соловки по обету прибыло целое подразделение русского флота, при этом многие из них почти сразу же были пострижены и рукоположены в иеромонахи. С собою они принесли революционные традиции: так, что в 1917 г. талантливый администратор много сделавший для развития монастыря архимандрит Иоанникий (Юсов) был сменён Вениамином (Кононовым), будущим священномучеником. (Бродский Ю.А. Соловецкие парадоксы. // Соловецкое море. Историко-литературный альманах. Вып. 1. – Архангельск-Москва: ТСМ, 2002. – С. 120.)

34. Так Соловецкие старцы смотрели на анзерских отшельников с неодобрением. Можно их понять: «мона­стырские трудники и служебники вместе с иноками трудились на де­сятках послушаний и промыслов, строили крепости, осваивали новые угодья, а отшельники, спасаясь в пустыни, занимались исключительно собой. Отдавая должное суровому, подчас фантастическому аскетиз­му этих подвижников, люди спрашивали, каков плод этих лишений? Ответ прост – отшельники завоевывали себе внутреннюю свободу, необходимую им для того, чтобы осуществлять в мире высшее благо. В этом, может быть, и заключена универсальная вневременная цен­ность подвижничества». (Морозов С.В. Тогда на Анзерском острове… – С. 51.)

35. Пришвин М.М. Соловки. 11 июня (Из писем к другу). // Морозов С.В. Тогда на Анзерском острове… – С. 139.

36. Подробнее об этом см.: Соловецкое море. Историко-литературный альманах. Вып. 4. – Архангельск-Москва: ТСМ, 2005.

37. Чудеса случаются и в наши дни. Об одном из таких чудес повествует П.М. Леонов: «У нас на Соловках случилась беда однажды, – читаем у него. – На Белужьем мысу есть база института океанологии, которая ведёт наблюдение за белухами. У них наблюдательный пункт на мысочке, который заливается в прилив водой. Дежурному наблюдателю дают резиновую лодку, чтобы можно было подгрести в прилив к берегу. На вышке дежурила студентка из Саратова Света Лыкова. Села она в лодочку, до берега надо было буквально метров тридцать проплыть. Но был шторм. И ветер погнал резинку от берега. Света оказалась одна в открытом море. До этого она числила себя атеисткой. Но тут лёжа на дне одноместной лодчонки, несущейся неизвестно куда по бушующему морю, Светлана начала молиться. И молилась, видно, горячо – Бог её услышал. Лодку сутки мотало по бушующему морю и потом вынесло к Карельскому берегу. Когда Света добралась до Соловков с резиновой лодкой в мешке за спиной (я её встречал), она первым делом пошла в храм поставить свечку в благодарность за чудесное спасение». (Леонов П.М. Паломничество на остров спасения. // Соловецкое море. Историко-литературный альманах. Вып. 4. – Архангельск-Москва: ТСМ, 2006.  С. 228). Здесь мы видим те же закономерности: по-видимому, они могут быть истолкованы и как чудо, так и объяснены с сугубо рациональной точки зрения. Сохраняется возможность выбора способа интерпретации: и очень многое зависит от того, имеет ли тот, кто объясняет, веру или нет. В этом сказывается роль субъекта в познании.

38. Исихазм (от греч. покой, безмолвие, отрешенность) – мистическое течение в Визан­тии. По мнению С.С. Аве­ринцева, понятие исихазм включает два аспекта: в более общем смысле слова исихазм — учение о единении с Богом через очищение сердца сосре­доточением сознания, сле­зами, системой психофизиче­ского контроля и т.д. Это учение было создано египет­скими и синайскими отшель­никами в IV-VII вв. (Мака­рий Великий, Евагрий, Иоанн Лествичник). В XIV веке иси­хазм был обновлен Григорием Синаитом и воспринят его русскими последователями, например Нилом Сорским. В более узком смысле иси­хазм – это религиозно-фи­лософское учение Григория Паламы, включающее тезис о различии сущности и энергий Бога (доктрина о несотворен­ности «Фаворского света»). Учение исихастов процветало на Афоне, откуда и распро­странилось на Русь, но дол­гое время богословы не хоте­ли видеть его в Русском Православии, считая, что рус­ское подвижничество разви­валось особым путем, не при­давалось значения и старчеству, умносердечной молитве и пр. Только сравни­тельно недавно исследователи заинтересовались исихазмом, в 1988 г. был канонизирован «возродитель старчества» Паисий Величковский.

39. Ср. с высказыванием Н.С. Борисова: «В работе историка… эмоциональное начало призвано играть не менее важную роль, чем рациональное. Историк должен не только знать и понимать историю своей страны, но и чувствовать её. Он должен ощущать своё личное время, как струю в потоке исторического времени, а своё пространство – как часть огромного, но все же ограниченного пространства своей страны. Без этих тонких ощущений, все его знания останутся мертвым грузом на пыльных полках». (Борисов Н.С. «Острова в море…» // Соловецкое море. Историко-литературный альманах. Вып. 4. – Архангельск-Москва: ТСМ, 2006. – С. 244).

40. Морозов С.В. Постижение Соловков... – С. 179, 180. Курсив мой – Д.С.

41. Лебедев Д.В. Соловецкая партия – миттельшпиль: штрихи современной политической ситуации на Соловках // Соловецкое море. Историко-литературный альманах. Вып. 4. – Архангельск-Москва: ТСМ, 2006. (Курсив мой – Д.С.)

42. Леонов П.М. Паломничество на острова. // Соловецкое море. Историко-литературный альманах. Вып. 5. – Архангельск-Москва: ТСМ, 2006. – С. 233.

43. Название достаточно условное. Под ним понимаются, например, восстановительные работы на островах, исследовательская деятельность самого разнообразного характера, интерес к истории и культуре Соловков, кресторезные работы (которые помимо прочего связаны со знанием истории и символики креста) и т.п.

44. Морозов С.В. Постижение Соловков... – С. 179.

 

 

© Д.В. Солодухин

 

 

Журнал создан в сотрудничестве с Министерством регионального развития Российской Федерации

 

 

Назад

При перепечатке оригинальных материалов обязательна ссылка на
«Вопросы истории и культуры северных стран и территорий»