Вопросы истории и культуры
северных стран и территорий
-------------------------------------
Historical and cultural problems
of northern countries and regions
Научные статьи
История
М.В. Пулькин
(Петрозаводск, Россия)
Загадочный феномен русификации
(по материалам Архангельской и Олонецкой губерний)
Термин «русификация» в настоящее время приобретает широкое распространение в научной литературе. В то же время можно говорить о существенных проблемах, имеющихся в изучении данной темы. Известный исследователь истории российского национализма А. Миллер подчеркивает остроту проблемы: «Если мы читаем в какой-то работе, что власти в таком-то месте и в такое-то время проводили политику русификации, то можем ли мы на основании этого утверждения представить себе, что же на самом деле делали власти?» [1]. Для понимания загадочного феномена русификации необходимы серьезные усилия. В частности, возникает необходимость разграничения понятий обрусение и русификация. Обрусение — это чаще всего неосознанное, стихийное освоение элементов русской культуры, а русификация — целенаправленная деятельность в этом же направлении. Важным моментом в исследовании могут стать ситуации насильственной и добровольной русификации. Хорошо известно, например, что освоение русского языка открывало перспективы для карьеры, успешной торговли, при поисках заработка.
Основным фактором русификации в дореволюционной России стала деятельность Православной Церкви, системы государственных учреждений и народного образования. Соответственно в качестве агентов русификации могли выступать учителя, чиновники разных ведомств, приходское духовенство. У каждой из этих групп имелись собственные причины, методы и возможности участия в осуществлении политики русификации. При этом они не испытывали враждебности к «инородческой» культуре вообще и к карельской в частности, не были настроены по отношению к ней высокомерно. Как пишет А. Панарин, «российский этнос основан на парадоксальном сочетании жертвенности и мессианизма (западноевропейский просвещенческий мессианизм никогда не был жертвенным — ему почти всегда сопутствовали колонизаторский эгоизм и высокомерие)» [2].
В первую очередь с проблемой языкового и культурного барьера между пастырями и значительной частью прихожан в Карелии столкнулась Русская Православная Церковь. Православное духовенство и прихожане-русские на протяжении столетий оказывали постоянное воздействие на повседневную жизнь карелов. Об этом со всей определенностью писал известный публицист начала ХХ в. В.П. Крохин: «Православие, перенятое карелами у русских, внесло собою в жизнь карела обряды и обычаи русского народа» [3]. Однако ресурсы Церкви в этот период оставались незначительными и русификация продвигалась медленно. По-настоящему масштабная попытка перевода богослужебной литературы на карельский язык приходится на начало XIX в., когда Синод распорядился перевести Катехизис и Символ веры, в числе других религиозных текстов, на «олонецкий (южнокарельский. – М. П.) и корельский языки» [4]. В дальнейшем духовные власти всячески поддерживали тех священников, которые владели карельским языком (в основном с детства) и использовали его при богослужении и совершении церковных треб.
Но в постепенно разворачивающейся русификаторской деятельности Православной Церкви проявился очевидный парадокс. Для распространения христианства среди карелов были необходимы переводы Священного Писания на понятные для них «наречия». Эта работа велась на протяжении всего XIX в. и активизировалась в начале ХХ в. благодаря усилиям Карельского братства — организации, вплотную занимавшейся созданием церковно-приходских школ, пополнением церковных библиотек, подготовкой священников из числа карелов, переводами фрагментов Священного Писания на ряд диалектов карельского языка [5]. Противоречивость ситуации заключалась в том, что появление этих переводов повышало статус карельского языка, приводило к разработке для него грамматических правил, формировало круг интеллигенции, тесно связанный с этими работами, видящий в этом благородном труде свое предназначение и непоколебимо уверенный в необходимости сохранения и развития карельского языка. В конечном же итоге это неизбежно вело к провалу русификаторских планов.
Декларативное единство в среде духовенства по вопросу о карельском языке установилось лишь в начале ХХ в. К 1907 г. священники Олонецкой епархии осознали необходимость изучения карельского языка и использования знаний в пастырской деятельности. Об этом свидетельствуют постановления миссионерского съезда духовенства, проходившего в с. Видлицы Олонецкой губернии. Обсуждая программу усиления преподавания церковно-славянского языка, священники отмечали: «Желательно было бы, чтобы в карельских местностях богослужение совершалось поочередно то на церковно-славянском (для русского населения), то на карельском языке. <…> богослужение на родном карельском языке будет возбуждать в карелах симпатию к православному богослужению и православному духовенству» [6].
Повсеместно в Карелии реализовать это решение оказалось не просто: в начале ХХ в. епархиальная печать продолжала констатировать, что священники прибегают к помощи переводчика «даже в пустяшных делах» [7]. Разумеется, отчетливо проявившееся, особенно в XIX в., нежелание приходского духовенства изучать карельский язык связано с рядом значимых обстоятельств. Во-первых, заметную роль сыграла «сакрализация слова и буквы Писания», которая в ряде стран обусловила «многовековое двуязычие» [8]. Карельские диалекты не соответствовали культовым целям. Во-вторых, в течение длительного времени не было организовано массовое обучение духовенства карельскому языку: епархиальное начальство в качестве приоритета рассматривало не этнические, а конфессиональные проблемы, т. е. борьбу с влиянием старообрядчества, на которую и были брошены основные силы и средства. В-третьих, для священнослужителя, который часто переезжал с места на место, из одного прихода в другой, изучение диалекта карельского языка, бытующего в данной деревне, казалось бессмысленным. На новом месте пастырского служения ему поневоле приходилось начинать все с начала.
В то же время приходское духовенство, в особенности в начале XX в., волею судьбы (движимое в равной степени энтузиазмом отдельных, немногих его представителей и требованиями начальства) исполняло роль национальной интеллигенции, которая в этот период еще не сложилась. Именно священно- и церковнослужителям принадлежала особая роль в первых попытках создания литературного карельского языка, в равной степени пригодного для богослужения и подготовки разнообразных церковно-просветительских изданий. Заметим, что довольно часто в истории человечества именно перевод священных книг на народный язык закладывал основу будущего литературного языка [9]. По сути дела, духовенство осуществляло собственный вариант русификации, главная роль в котором отводилась не распространению русского языка, а внедрению ценностей православия в повседневную жизнь «инородческого» населения. Эти действия резко контрастировали с проектами, рождающимися в чиновничьей среде.
Позиция органов государственной власти в вопросах русификации выглядит, несомненно, более жесткой и прямолинейной. Как утверждал один из православных миссионеров в начале ХХ в., прежде губернское начальство, «соприкасаясь только с чиновными карелами, владеющими русским языком», было убеждено, что и «все карелы давно обрусели и не только не понимают финского языка, но и свой карельский, родственный первому, забыли». Лишь в начале ХХ в., после провала первых попыток русификации, чудесный сон рассеялся: «…забытая Карелия предстала перед нами во всей своей девственной свежести, обретенной ею во времена святой старожитности» [10].
В XIX столетии, в надежде на скорый и легкий успех в деле русификации, среди чиновников возникали проекты полной отмены, «упразднения» карельского языка, форсированной ассимиляции карелов как наиболее близкой русским в антропологическом, конфессиональном, бытовом плане этнической группы. Олонецкий, архангельский и вологодский генерал-губернатор считал вполне возможным «постепенное выведение из обращения карельского языка». Разумеется, столь радикальная мера требовала, как он полагал, некоторого времени, средств и значительных усилий. И все же высокопоставленный чиновник не сомневался в успехе. В 1832 г. он высказался об этом со всей определенностью. «По мнению его, генерал-губернатора, надобно было бы вменить в обязанность Олонецкому губернскому начальству, а наипаче управлению Олонецких горных заводов, в ведомстве коего состоят казенные крестьяне целого Петрозаводского уезда, стараться о распространении русского языка, и чтобы карельский, как не книжный и ни к чему не нужный, мало-помалу ослаблялся» [11]. Для успешного осуществления плана намечался ряд последовательных мер.
Во-первых, предусматривалось полное исключение карельского языка из делопроизводства. Настойчивость, с которой проводилось это решение, свидетельствует о том, что крестьяне пытались использовать карельский язык при общении с представителями власти [12]. Во-вторых, планировалось развернуть, говоря современным языком, разъяснительную работу. Губернские чиновники получили указание «внушать» карелам «о пользе от того самим поселянам и поощрять их к познанию русского наречия». Аналогичное предписание получил представитель крестьянского самоуправления — вотчинный голова. Он должен был «при всяком случае внушать хозяевам дворов о пользе русского языка», а также советовать им «ввести употребление оного в семьи свои», «посылать детей своих в приходские училища» и посещать приходскую церковь, «где, кроме христианского учения, привыкать могут и к наречию русскому» [13].
Вторая волна русификации, инициатором которой на этот раз стал олонецкий губернатор, прокатилась по Карелии в начале ХХ в. Теперь, в отличие от предшествующего столетия, надежды на скорое упразднение карельского языка более не высказывались. Карелы расценивались как союзники и друзья русского народа в многовековом противостоянии Западу [14]. Русификация рассматривалась как вынужденная мера — действенное средство против новой опасности — финнизации. В 1908 г. олонецкий губернатор Н.В. Протасьев составил докладную записку на имя председателя Совета министров П.А. Столыпина. В документе предлагались решительные меры, направленные на то, чтобы «не только положить предел попыткам финнов пока культурно, а затем и политически завоевать русское достояние, но и перенести влияние русской православной государственности за восточный рубеж Финляндии» [15].
Столь решительная постановка вопроса предполагала целый комплекс мероприятий. К их числу относились, во-первых, меры административного характера: увеличение числа становых приставов в Повенецком и Петрозаводском уездах и «изменение границ участков земских начальников» с тем, чтобы финляндская граница была взята под более надежный контроль, а крестьяне-карелы интенсивнее общались с русской администрацией. Во-вторых, олонецкий губернатор предполагал меры образовательного и церковного характера: открытие учительских семинарий и «министерских народных училищ повышенного типа с преподаванием ремесла», в которых карелы могли обучаться не только ремеслам, но и русскому языку. Система образования, таким образом, вновь, как и в первой половине XIX в., рассматривалась как фактор, способствующий ускорению ассимиляционных процессов. В-третьих, предполагалось «заселение Олонецкой границы выходцами из коренных русских православных губерний», т. е., говоря современным языком, искусственное ускорение процессов культурной ассимиляции. Кроме того, губернатор планировал провести в Карелию железнодорожную магистраль, «соединенную с сетью русских железных дорог», и «организовать агрономическую подготовку как местного населения, так и будущих переселенцев» [16].
Таким образом, на протяжении XIX - начала ХХ в. судьба карельского языка оставалась предметом пристального внимания местной власти в Олонецкой губернии. Интерес к лингвистическим особенностям местного населения не был праздным любопытством: он обусловливался практическими потребностями, связанными с решением административных задач. В начале XIX в. деятелям местной власти удалось сформировать устойчивые представления о карельском языке, отчасти о культуре и специфических чертах менталитета карелов. Наспех собранные чиновниками сведения позволили предположить, что «упразднение» карельского языка станет несложной задачей. Но это решение осталось на бумаге. С одной стороны, ресурсы государства не соответствовали масштабам чиновничьих амбиций. С другой стороны, карельский язык продемонстрировал жизнеспособность. В дальнейшем, во второй половине XIX - начале ХХ в., полное уничтожение карельского языка рассматривалось как отдаленная перспектива, а на данный момент главной задачей стало использование «наречий» жителей Олонецкой губернии для решения административных, церковно-просветительских и образовательных задач. Амбициозные проекты русификации, авторами которых стали чиновники разного уровня, резко контрастировали с начинаниями православного духовенства. На стыке двух вариантов русификации возник третий: в нем идея использования «инородческих» языков в профессиональной деятельности причудливо сочеталась с замыслом постепенного «упразднения» языков неславянского населения Европейского Севера России. Речь идет о системе народного образования.
Одновременно и в тесном взаимодействии с государственными учреждениями в процесс русификации включилась школа. В исторических исследованиях, затрагивающих историю образования, русификация рассматривается как эффективное средство борьбы против национальных движений, развивавшихся, в частности, под знаменами панисламизма, пантюркизма или панфиннизма. Но в новейших исторических трудах эта точка зрения, которую можно назвать традиционной, подвергается аргументированной критике. Подчеркивается, что «повсеместное в России введение обучения в школах на русском языке вызвано было в первую очередь потребностями модернизации и упорядочения страны, а не ассимиляции» [17].
Применительно к Карелии вопрос о распространении русского языка через систему учреждений народного образования ставился радикально. Своеобразным лозунгом для деятельности учителей «инородческой» школы здесь стал следующий афоризм: «Надо выучить карельский язык для того, чтобы на нем не говорил ни один человек». Вскоре возникли препятствия. Так, позиция родителей потенциальных учеников являлась заметным фактором, неблагоприятным для развития образования. Согласно донесению олонецкого земского исправника в адрес губернатора, в карельских деревнях «…грамота в самом малом употреблении, и родители детей своих обучают для того только, чтобы они приносили со временем какую-либо пользу для поддержания быту их, что весьма редко удается, а затем они к предмету сему весьма равнодушны». Выслушав советы «разумнейших людей», карелы, утверждал исправник, «…дают такие ответы, которые доказывают невыгодное мнение их о грамоте». Характерные высказывания приводились в этом же документе: «Пусть-ка дети придерживаются определенной им средины природою и будут скромнее и не испортят своей нравственности, а с грамотою пойдут бурлачить (т. е. работать по найму. – М. П.) и приобыкнут всему дурному» [18].
Особый интерес к проблеме использования карельского языка в образовании возник в начале ХХ в. в Олонецкой губернии: в докладной записке на имя П.А. Столыпина олонецкий губернатор Н.В. Протасьев предлагал ряд мер, необходимых для успешного противостояния панфинской пропаганде. Прежде всего, по мнению губернатора, нужна модернизация существующей системы школ — создание «целого ряда ночных приютов и общежитий», преобразование имеющихся одноклассных школ в «министерские училища с повышенным — в шесть отделений — курсом». Поскольку, говорилось далее в записке, «население глухих карельских местностей почти не говорит по-русски, учителю начальной школы в такой местности совершенно необходимо знать карельский язык, как для первоначальных занятий с детьми в школе, так, особенно, при устройстве бесед и чтений со взрослыми» [19].
Реализация этой образовательной программы с самого начала приобрела противоречивый характер. С одной стороны, для достижения намеченного предполагалось учредить 10 стипендий для «кореляков» при учительской семинарии в Петрозаводске. В записке говорилось также о необходимости ввести в духовной семинарии и женском епархиальном училище «изучение корельского языка для всех учеников и учениц, имевших в виду посвятить себя деятельности в Корелии» [20]. С другой стороны, категорически запрещалось принимать меры, способствующие развитию карельского языка или просто повышающие его престиж. Инспектор народных училищ в мае 1907 г. наставлял своих подчиненных: «Учитель карельской школы должен быть до некоторой степени знаком с карельским языком, чтобы понимать местное население и не особенно затрудняться для выяснения русских понятий детям, но ни в коем случае не должно быть допускаемо преподавание на карельском языке» [21]. Через приобщение детей к русскому языку планировалось оказать влияние и на родителей.
Итогом русификации стало отнюдь не то, что изначально планировалось. По распространенной поговорке, в итоге получилось «ни то, ни се, а черт знает что». Прежде всего, необходимо подчеркнуть, что все вовлеченные в этот процесс государственные структуры слабо взаимодействовали друг с другом. По сути дела, сформировались три варианта русификации, радикально различающиеся между собой. Первый, разработанный в церковной среде, предполагал распространение православия, и лишь затем — через него, приобщение «инородцев» к русской культуре. Второй появился в среде администраторов и предполагал задействовать управленческие ресурсы для скорейшего преодоления языкового барьера между чиновниками и значительной частью местного населения. Третий вариант стал синтезом обоих подходов, парадоксальным образом включая в себя идею поддержания на первых порах инородческих языков, но с целью последующего их упразднения.
А это неизбежно приводило к тому, что запланированное не осуществлялось. Более того, повсюду в Европе «воинство языковых националистов комплектовалось главным образом провинциальными газетчиками, школьными учителями и амбициозными мелкими чиновниками» [22]. На Европейском Севере России русификация и последующее распространение не только русской грамотности, но и через нее — европейской культуры парадоксальным образом привели к формированию прослойки национальной интеллигенции, которая воспринимала карельский язык и культуру как свое, родное, необходимое для собственного существования. Такого рода итог не только не входил в планы сторонников русификации, но и являлся для них наименее желательным вариантом развития событий.
Список сокращений:
НА РК — Национальный архив Республики Карелия;
РГИА — Российский государственный исторический архив.
© М.В. Пулькин
Уважаемые коллеги!
Приглашаю Вас стать авторами научного журнала
«Вопросы истории и культуры северных стран и территорий»
Для этого перейдите по этой ссылке или войдите в раздел Разное - Приглашаем авторов
Также прошу присылать для публикации на сайте нашего журнала информацию о предстоящих научных конференциях, симпозиумах и других форумах, которые будут проходить у Вас
Для связи с редакцией Вы можете перейти по этой ссылке или войти в раздел Обратная связь
Журнал создан в сотрудничестве с Министерством регионального развития Российской Федерации
Для связи с редакцией Вы можете перейти по этой ссылке или войти в раздел Обратная связь
При перепечатке оригинальных материалов обязательна ссылка на
«Вопросы истории и культуры северных стран и территорий»
